Принцесса-Невеста - Уильям Голдман

Еще пару недель назад это предисловие было бы очень кратким. Я бы написал так: вы зачем купили эту книгу? Точнее, это издание?

Да купите лучше 25-летнее юбилейное, посоветовал бы я. Там длинный комментарий вашего покорного, с разъяснениями про фонд Моргенштерна и наши ужасные судебные тяжбы. 25-летнее издание еще в продаже, и вас, конечно, волнует то же, что и меня, – а именно: когда наконец опубликуют «Ребенка принцессы»?

И дальше я бы вам сообщил, что на этом фронте без перемен. Болото болотом. Но – прошли те времена, как говорится.

Случилось нечто до того новенькое, что аж сверкает.

Давайте я расскажу, как узнал о Музее Моргенштерна.

Отмотаем назад – 1986 год, Шеффилд, Англия, мы снимаем «Принцессу-невесту». Я так счастлив – Моргенштерн наконец-то оживает, скоро выйдет на большой экран. Я давным-давно написал сценарий, но за десять с лишним лет его впервые «взяли в оборот», как выражаются в Большом Мире.

Я, вообще-то, на съемках торчать не (не) не люблю. Где-то я писал, что лучший день жизни – первый день на съемках, а худшие – все последующие. Они тоскливы и тяжелы по ряду причин: (1) они взаправду тоскливы и тяжелы (хотя вы мне, конечно, не поверите), и (2) работа сценариста уже, в общем, закончилась.

Я смущаю актеров, но хуже того (и если я прежде об этом писал, пропустите) – у меня редкий талант портить кадры. Я прячусь на площадке подальше от операторов, но передать не могу, сколько раз режиссер, открыв рот, чтоб закричать «Мотор!», вдруг замечал, где я стою, и велел мне за-ради всего святого исчезнуть, потому что иначе последним кадром дубля он снимет меня.

За пару дней до того, о чем я хотел рассказать до того, мы снимали Огненное болото. В кино есть сцена, где Кэри Элвес (Уэстли) заводит туда Робин Райт (Лютика).

Я знаю, что сейчас будет, – вспышка пламени, и у Лютика загорится платье. Почему я такой умный? Потому что так написал Моргенштерн, я не вычеркнул при сокращении и вставил эту сцену во все версии киносценария, которых, уверяю вас, было немало.

Короче, стою я на съемочной площадке, Огненное болото, Роб Райнер говорит: «Начали, Кэри», и появляются актеры, два замечательных актера, я гляжу из уголка, Кэри ведет ее вперед, шаг, еще шаг…

…и в этот миг вспыхивает пламя и у нее загорается платье.

И в этот миг (господи, как стыдно) я ору:

– Платье, у нее горит платье! – и весь дубль коту под хвост.

Роб рявкает:

– Снято! – оборачивается ко мне и, призвав на подмогу все свое терпение, говорит: – Оно и должно гореть, Билл. – (Я по сей день слышу его голос.)

Кажется, я остроумно ответил:

– Я знаю, извини, – и мигом спрятался.

Можно читать дальше.

На следующую ночь мы снимали на натуре, штурм замка, и холод стоял ужасный. Кусачий британский дубак. Вся группа напялила на себя по сто одежек, но ветер все равно продувал. Я в жизни так не мерз на съемках. Все прямо погибали.

Кроме Андре.

Не знаю, как это объяснить, но Андре никогда не мерз. Может, потому, что великан, – я не спрашивал. В ту ночь он сидел в своем трико, а на плечи набросил тонюсенькое полотенце. (И полотенца на все плечи не хватило – оно же было не великанское.) Мы болтали, и вот честное слово – десятки людей подходили к Андре, здоровались и спрашивали, не принести ли ему куртку, одеяло, еще что потеплее, а он неизменно отвечал:

– Не, шеф, спасибё, шеф, мне нормаль, – и болтал со мной дальше.

Я обожал просто быть рядом с ним. Я уже сорок с лишним лет кручусь в этом киношном балагане и ни на одной съемочной площадке не видал человека популярнее Андре. Кое-кто из нас – в том числе, по-моему, Билли Кристал – чесали языками, дескать, хорошо бы замутить для Андре телесериал, чтоб ему не мотаться по рингам триста с лишним дней в году. Сериал должен был называться, если не ошибаюсь, «И тут приходит Андре» – про рестлера, который по горло сыт борьбой и работает детским нянем.

Дети по нему с ума сходили. Как ни приду в декорации Огненного болота – там Андре: один ребенок на голове, по паре на плечах, по одному на ладонях. Отпрыски участников группы – они сидели и смотрели съемки молча.

– Бииииль? – Это у нас опять холодная ночь, и я по тону Андре понимаю, что мы ступаем на скользкую почву. Долгая пауза, и он продолжает: – Как тьи полягаешь, полюшается у менья Фёззьик?

Я ответил как есть: а именно что эту роль я писал для него. В 1941-м, когда папа впервые читал мне Моргенштерна, я, само собой, не знал, что фильмы тоже пишут. Фильмы – это просто были такие штуки, их прикольно смотреть в «Алкионе». Уже оказавшись в индустрии и написав сценарий «Принцессы-невесты», я сначала понятия не имел, кто должен играть Феззика, если фильм и впрямь снимут. А потом как-то вечером Андре выступал по телевизору. Молодой совсем, вряд ли многим старше двадцати пяти.

Мы с Хелен (моей тогдашней женой, всемирно известным психотерапевтом) лежали в постели и смотрели телик. То есть я смотрел телик, а Хелен переводила какую-то свою книжку на французский. И тут я закричал:

– Хелен, господи, гляди – Феззик!

Она знала, о чем речь, знала, как я мечтаю о фильме по Моргенштерну, понимала, сколько раз дело срывалось в последний момент и как я переживал, что все никак не складывается. Временами Хелен внушала мне, что хорошо бы взглянуть правде в глаза: может, ничего и не сложится. По-моему, она уже собралась мне об этом напомнить, но увидела, какое у меня лицо, – это я глядел, как Андре раскидывает стаю плохих парней.

– Отличный Феззик, – изо всех сил ободрила меня Хелен.

И вот прошло десять с лишним лет, и я болтаю с этим поразительным французом, которого навеки так и запомню: он сидит, а по нему лазают маленькие дети.

– У тебя выходит замечательный Феззик, – сказал я. И не соврал. Да, французский акцент у Андре слегка невнятен, но едва привыкнешь – никаких проблем.

– Я ошьень стараюсь. Этья рёль гораздё глюбьже Йетьи. – (Одну из редких своих небойцовских ролей он сыграл за много лет до того – Йети в «Человеке на шесть миллионов долларов» ^[1], если не путаю.) – Я ошьень многё иссльедую. Для моего перса.