Город Лестниц - Роберт Джексон Беннетт

– …В таком случае, полагаю, – заявляет Василий Ярославцев, – речь должна идти о наличии умысла! Не правда ли? Я прекрасно понимаю, что суд может не согласиться со мной – этот суд всегда выносил решение исходя из последствий поступков, а не намерений ответчика, – однако все же спрошу: неужели вы наложите столь существенный штраф на честного, скромного предпринимателя – и за что?! За непреднамеренное причинение вреда? Да еще и столь… мгм… абстрактного, с позволения сказать, характера?

Гулкий кашель в зале прерывает напряженное молчание. Из окна видно, как тени облаков бегут по стенам Мирграда.

Губернатор Турин Мулагеш хочет печально вздохнуть, но не решается. И смотрит на часы. «Гражданин определенно в ударе, – думает она. – Еще шесть минут – и он побьет рекорд предыдущего говоруна…»

– И вот мои свидетели! Мои друзья… – начинает перечислять Ярославцев, – …соседи, работники, близкие, мои кредиторы наконец! Эти люди прекрасно меня знают – зачем им лгать? И они раз за разом повторяли: это просто стечение обстоятельств. Неприятное – безусловно! Но совершенно случайное!

Мулагеш косится в сторону стола, за которым расположились члены Высокого суда. Прокурор Джиндаш с очень серьезным лицом сосредоточенно обрисовывает собственную руку на бланке Министерства иностранных дел. Слева от нее Главный дипломат Труни пристально разглядывает весьма объемные прелести девушки в первом ряду. Рядом с Труни, в самом конце стола, пустует кресло, в котором положено сидеть приглашенному профессору доктору Ефрему Панъюю. Впрочем, профессор в последнее время нечасто тут появлялся. И хорошо, и отлично! Потому что присутствие профессора Панъюя в этом зале – да что там говорить, в самой этой проклятой стране! – сплошная головная боль для губернатора Мулагеш. Да.

– Я призываю Высокий суд, – и тут Ярославцев отважно колотит по столу, – к здравомыслию!

«Надо бы приискать кого другого, – мрачно думает Мулагеш, – чтоб вместо меня сюда таскался». Пустые мечты… Как губернатор полиса Мирград, столицы Континента, она обязана председательствовать на всех судебных заседаниях. Даже на таких дурацких.

– Общеизвестно – и вы обязаны принять это во внимание! – что я никогда не имел никакого на-ме-ре-ния! Я вообще думать не думал, что знак, висевший перед моей лавкой, имеет… словом, имеет ту природу, которую имеет!

В зале поднимается ропот – все прекрасно понимают, что хочет, но не может сказать Ярославцев. Труни поглаживает бороду и подается вперед: девица в первом ряду скрестила ноги. Джиндаш раскрашивает ногти нарисованной руки. Мулагеш быстро оглядывает толпу, привычно выделяя болезных и увечных: мальчик на костылях – рахит, женщина с коростой на лице – ветряная оспа, а что с человеком, что приткнулся в углу? Ладно, будем надеяться, что это просто грязь. Хотя… Так, нет, пусть это будет грязь. Ярославцев один из немногих континентцев, кто добился хоть небольшого, но успеха в жизни – он может позволить себе жилье с водопроводом. Так что в его лице мы наблюдаем отмытого от грязи представителя континентальной расы: бледнокожего, с грубыми чертами лица и темными глазами. Мужчины все как один заросшие бородищами – смотреть страшно. Мулагеш и остальные сайпурцы являют собой полную противоположность континентальному типу: невысокие, тонкие в кости, смуглые, с длинноватыми носами и узкими подбородками. И привычные к более теплому климату – вот почему Труни кутается в эту нелепую медвежью шубу! Ах, солнечный Сайпур за Южными морями, как до тебя далеко…

В какой-то степени – причем в самой малой! – Мулагеш может понять равнодушие судей: Континент – жуткая отсталая дыра. Даже не так: Континент – упорствующая в своей отсталости дыра. Мрак и ужас. И зачем мы их оккупировали? Нищая, убогая страна… нет, понятно, зачем оккупировали, более того, у Сайпура о-оочень уважительные причины для этого… «Кстати, а почему мы все еще зовемся оккупантами? – вдруг задумывается Мулагеш. – Мы здесь уже сколько? Семьдесят пять лет? Интересно, когда нас местные за своих признают…» Однако попробуй подойти к кому-нибудь прям в этом зале и сказать: вот, на тебе денег, пойди купи лекарств и вымойся! Так нет же, континентцы тебе скорее в руку плюнут. От сайпурца им и медного гроша не надо.

И Мулагеш понимает, почему сайпурцев так презирают. Сейчас местные все сплошь бедняки и нищие, но когда-то континентцы были самой опасной, самой грозной на свете человеческой расой. «И они это прекрасно помнят, – думает Мулагеш, замечая, как кто-то смотрит на нее из зала с нескрываемой ненавистью. – Вот почему они нас так ненавидят…»

И тут Ярославцев собирается с духом.

«Так. Начина-ааается», – обреченно думает Мулагеш.

– У меня не было намерений, – четко и ясно выговаривает он, – придать моей вывеске сходство с талисманом какого-либо Божества, знаком небесной власти или сигилой какого-либо бога!

В зале тут же зашептались и зароптали – пока негромко. На Мулагеш и остальных сайпурцев эта пафосная речь не производит, впрочем, ровно никакого впечатления.

– Они что, не знают? – шипит Джиндаш. – Нам на каждом заседании по нарушениям Светских Установлений такое говорят! Сколько можно!

– Тихо, – шепчет в ответ Мулагеш.

Ярославцев понимает, что только что нарушил закон перед лицом власть предержащих, и это его воодушевляет.

– Да! Я не имел намерений выказать преданность какому-либо Божеству! Я вообще ничего – слышите? Ничего! – не знаю ни о каких Божествах! Не знаю, кем и чем они были…

Мулагеш хочет закатить глаза, но вовремя останавливается. Ну конечно. Так мы вам и поверили, господин Ярославцев. Да каждый – слышите! каждый! – континентец знает хоть что-нибудь о Божествах. А говорить, что не знает, – все равно что спорить с тем, что дождь – мокрый.