Дракон из Перкалаба - Марианна Гончарова

Дорогой читатель, драгоценный мой читатель.

Скажу вам все сразу и честно, чтобы не интриговать и не запутывать… Эта книга — не детектив и не фантастика. Тем более — не фэнтези и не мистический триллер… Это, видите ли, правда. Все здесь написанное, дорогой мой читатель, абсолютная правда. Да, да. Горы — правда. Дракон — правда. Мольфары — правда. Владка и ее короткая, стремительная жизнь — чистая правда. Мое личное прямое участие почти во всем нижеописанном — тоже правда. А вымысел в том, что волей своего воображения я все это решила сплести в пеструю веретку. Знаете ли, что такое веретка? Красивое звучное слово, да. Это домотканая дорожка. Рачительные гуцульские хозяйки стелили ее на пол, на лавки, сейчас уже и диваны накрывают, и кресла. Да куда угодно сейчас ее стелят. Она никогда не выходила из моды, потому что всегда была вне моды. И вот сплела я такую длинную плотную дорожку из разноцветной яркой пряжи — одна полоска радужная и веселая, вторая — густо-черная, печальная, следом — полоски другие, постепенно переходящие от одного цвета к другому, дальше опять резкие цвета — красный бешеный, белый нежный, опасливый и опять мрачный черный… Словом, все как в жизни, как дни и годы нашего пребывания в этом мире.

Когда-то из упрямого любопытства и стремления уметь все я стала учиться ткать на кустарном ткацком станочке. Трудней всего получались всякие узоры, надо было кропотливо вплетать одну нитку за другой, строго придерживаясь рисунка. И вот сидишь, ковыряешь пальцами полотно. Усаживаешь нитку. Протискиваешь ее равномерно между сильно натянутыми на станок крепкими шелковыми нитями основы. А потом прижимаешь специальным гребешком эту новую яркую ниточку, маленькую часть будущего узора, плотно придавливаешь к уже вплетенным раньше. Плетешь медленно, старательно, терпеливо, иначе нитка не ляжет в общее полотно, вылезет или, наоборот, затеряется, плетешь и думаешь про все и про всех вокруг. И потом эта вот веретка прямо становится горячей от моих рук и этих мыслей. И снимаешь готовую со станка, обработаешь края и с ходу даришь ее маленькому человеку — мальчику или девочке, это не важно. Даришь для того, чтобы ребенок, просыпаясь утром, ставил на эту веретку свои крепкие теплые босые ножки и чтобы не замерз.

* * *

Так. Теперь о языке. Проще было написать эту книгу на украинском языке. Хотя кто знает. Гуцульские наречия и для украинцев не очень понятны. Что уж говорить о русскоязычных читателях. Давайте так, чтобы вы не бегали глазами по ссылкам, чтобы не отвлекались, перебирая страницы, для удобства чтения и понимания я буду давать объяснения для вас сразу, рядом с непонятным для русскоязычного читателя словом.

И вот еще что. Есть здесь имена и географические названия, которые я умышленно изменила. Так что, если вы хорошо знаете меня, если вы хорошо знали мою подругу, о которой пойдет речь, если вы хорошо знаете места, где мы живем, а также географию Карпат и Прикарпатья — не ищите, пожалуйста, совпадений. Они — случайны.

Ну, — спросите вы и будете правы, — если все это правда, если нет в ней, в этой книжке, никакого вымысла, если описываешь ты обычную жизнь, которая — вот же она, открывай окно и смотри, не утомляя себя чтением, — зачем же ты вообще ее написала, эту книжку? Для чего? Что ты хотела сказать?

* * *

Ну вот. Для чего? Что? Почему?

Кого ни спросишь, на кого ни глянешь, на челе каждого нормального взрослого, а иногда и не очень человека есть печать невосполнимых потерь. Не о деньгах я сейчас, не об имуществе.

Я о людях. Об ушедших людях. Нет, не от вас ушедших, не из вашего дома в другой, а вообще — из мира. Из дней и ночей. Из осени и весны. Из времени вашего общего ушедших. Навсегда.

Такие потери есть и у меня.

Одна странная знакомая говорит, что боится прощаться и провожать уходящих в иной мир людей. Она в своей довольно уже длительной жизни не провожала и не прощалась вообще и ни с кем, а было довольно много тех, кого следовало бы ей оплакать. Лида — ее зовут. Лида или по-другому, ну, да ладно — она, эта всегда очень нарядная Лида, говорит, вот приду прощаться с человеком и понимаю, что это я в очередь становлюсь, что постепенно подвигаюсь все ближе и ближе. Не хочу этого всего чувствовать. И не буду. Я боюсь. Я боюсь! И не говорите при мне об этом. Мне неприятно. Мне страшно. Так кричит и топает ногой Лида.

А мне не страшно.

* * *

Вру.

* * *

Да. Вру. Тут другое. Я не боюсь преодолевать этот страх, вот так верней. Владка, моя подруга, часто внушала мне, что про смерть можно и нужно говорить и даже шутить, смеяться нужно, потому что это ведь часть нашей жизни. Ну, финальная. Но к чему это умалчивание и скорбная почтительность? Еще никто не был от этого застрахован. Так шутила Владка, да.

Резо Габриадзе, как он говорит сам, старик среднего возраста, в интервью Радио «Свобода» сказал:

«Уход — это серьезное дело. Вы молоды, в вас кипит жизнь, и мои ответы будут вам непонятны. Лет через пятьдесят поймете. Если бы я умел разъяснять такие сложные вопросы… Прочтите Ветхий Завет и четыре Евангелия».

Какой толковый и простой совет: «Прочтите Ветхий завет и четыре Евангелия», иными словами, живите и думайте. Потому что для того, чтобы прочесть и, главное, понять Ветхий Завет и четыре Евангелия, нужны усилия ума и души всей нашей жизни. А уж когда будем уходить, тогда все и поймем. Я уверена.

Так вот. Прекрасные, благородные люди уходили. Покидали меня вселенные — незаменимые, значительные, родные, — уходили из земной жизни. Не со всеми ушедшими я успела попрощаться. Не потому, что боялась, как нарядная Лида, а в силу того, что не успевала я приехать вовремя, чтобы проводить к последнему пристанищу дорогого мне человека.

Ушли мои Зиновий и Полина, дедушка мой и бабушка из Одессы. Их надлежало отпустить в тот же день, ну так положено было, так они попросили оба. Ушла Наташа Хаткина, моя милая драгоценная подруга, писательница и поэт из Донецка. Умерла мамина учительница словесности, лучшая подруга, любимая Берточка. Ангел нашей семьи Берта Иосифовна Гинзбург. Благородная, интеллигентная, тоненькая и красивая, внимательно прислушивалась она, слегка наклонившись корпусом к собеседнику, с неизменной сигаретиной в углу рта — так она мне и запомнилась навсегда, наша Берточка.

Прямо на моих руках умер Чак. Товарищ мой верный, безмерной души и благородства рыцарь и защитник. Да, здесь, на Земле, он был собакой. Там сейчас он несет привычную службу — ангелом. Не простым ангелом — ангелом-вестником, ангелом-проводником. И это доказано. Совсем недавно ночью он приходил к нам, тихонько царапнул дверь и вежливо поскулил. Это был точно он, наш Чак. Он всегда был интеллигентен и тактичен, наш Чак. Его услышал только мой папа, тогда уже совсем растерянный и больной. Папа с трудом поднялся и пошел открывать. Мама проснулась и спросила: