Холопы - Валерий Казаков

Далеко за селом надрывно выла собака, будто чья-то грешная душа просилась на небо.

– Вот чертово отродье! Как зачует полнолуние, тут и начинает бесовский концерт. Теперь ночи три будет голосить, пока эта бледная поганка на ущерб не покатится. – Прохор небрежно махнул рукой на матовый шар июльской луны, налитый какой-то нездешней, молодой и дурашливой силой. – Главное что? Как этот мячик в прибытке или убытке – молчит зараза. Да и не должно там быть собаки, никак не должно! Уж давно все посъезжали. Дома на дрова продали. Две-три избенки, правда, без окон-дверей стоят, крыши пообвалились, позарастало все. Далей, к лесу, – старый скотник. Где собаке взяться, ума не приложу! Местные мужики уж и так и сяк изловчались ее, поганую, отловить! Почитай, третий год житья в полнолуние не дает. И цепью ходили, и хитростями разными, и засады устраивали – все без толку. Только к халупам подберутся – вой-то и зачахнет. Натягаются по росной траве, вымокнут, а то и портки о загогулину подерут, идут по домам, матерятся. Тишина. Только мат-от и слыхать, а до села дойдут – она опять за свое. Да все в том же месте. Ну, они в обратную, с дрекольем. А вой, значит, к лесу, к ферме перекатится. Не чертовщина скажете?

– Откуда мне знать, я жилец новый, только сегодня вот и услышал. Не обрати ты моего внимания, вообще бы мимо ушей пропустил. Давайте-ка, Прохор Филипыч, на стол собирать, закусим помалу, не глядя на поздний час да увещевания докторов. У меня в желудке такой вой и урчание, что, того и гляди, все окрестные псы, или кто они там, посбегаются.

– Да все давно готово, барин! Вы пока умыться изволите, я мигом сообразую.

– Спасибо, голубчик. – Енох Минович не без труда извлек заметно тучнеющее тело из плетеного, ропотно заскрипевшего кресла. «Раздавлю когда-нибудь!» – подумал, вздыхая, Енох и, тяжеловато ступая по некогда крашеному полу просторной веранды, ушел в дом.

– Да не раздавишь, – словно угадав мысли нового постояльца, проворчал себе под нос Прохор. – Не ты, чай, первый на нем сидишь, не тебе и последствовать. Стулу этому годов тридцать. Эт я при службе уж двадцатый год, а она, плетенка, при дядюшке, царство ему небесное, стояла... – И, отдаваясь целиком хлопотливому делу сервировки стола, Прохор, как водомер, засновал на своих длинных, сухих и кривоватых ногах.

Всякий занимающийся неспешной механической работой знает, что при полной занятости рук голова остается абсолютно свободной и открытой для высокого полета разнообразных мыслей. Прохор любил творящийся в нем мыслительный процесс, без нужды стараясь в него и не вмешиваться. В своем внутреннем мире он был совсем другим Прохором, там он жил своей старой жизнью, которую еще помнил и любил. Казалось, сколько и прошло с 1991 года, а гляди как все поменялось! Хоть и был он в том далеке семилетним мальчуганом, а ныне уже, почитай, старец, шутка ли – скоро семьдесят девять, но память все удерживает, словно вчера все было. И Юмцина, которого нынче и вспоминать перестали, и сменившего его Отина. Того теперь более помнят как Преемника Первого Великого. Сейчас трудно вспомнить, на переломе века его в Преемники избрали или он уже тогда сам себя назначил? Три, не то четыре срока царствовал, при нем институт преемничества стал конституционным, а Российская Федерация, после войны с объединенной армией белоукров, которой успешно руководил евроясновельможный князь Арло Второй, была преобразована в Великую Демократическую Империю. Правда, границы имперские съежились, как шагреневая кожа. С запада межа проходила километрах в сорока от Одинцова, с юга – недалеко от Орла, на севере, выгибаясь дугой по Волге, ползла через Ильмень и Пермь за Большой камень. После чего надувалась в огромный пузырь, охватывающий почти всю Западную и Центральную Сибирь, так что восточное пограничье сложно змеилось западнее бывшего Красноярска, переименованного китайцами в Дзин-дза-мин. Столько всего с тех пор поменялось, Господи святы! Только титул главного управителя, Президент-Император, остался неизменным, и имя его во все времена звучало одинаково – Преемник. Цифры, конечно, менялись, сегодня, к примеру, властвовал Преемник Шестой Мудрый. Да кто их там, наверху, разберет, они что ни сделают, у них все по конституции и по закону получается. Хотя, по правде сказать, законы эти мало кто сегодня сумеет прочесть. Во всех магазинах, питейных заведениях и пунктах питания специальные полки оборудованы для этих толстенных книжек, напечатаных на новом государственном языке. Говорят, у русского дворянства в девятнадцатом веке было весьма модно по-французски парлекать, везло же людям! Ах, шарман, шарман! Чего тут сложного? А ныне без компьютерного русификатора хрен чего разберешь. Зато прогресс! Новым государственным языком граждан Империи должен в ближайшие пять лет стать гибрид, вобравший в себя лучшие лексемы китайского, азербайджанского и разговорного американского. Русским, по замыслам его создателей, должны остаться произношение, ненормативная лексика и жесты. Язык придумали, законы на нем напечатали, делопроизводство запустили, а народ все тащится, не поспевает! Но Президент-Император на то и вождь нации, у него все продумано! Дабы граждане Сибруссии шустрее новую родную речь учили, был принят державный меморандум: все бумаги, подаваемые в официальные учреждения, должны быть написаны на государственном языке. Крути не крути – учить придется.

– Ты смотри, Прохор, все еще воет!

– Так я же вам говорил, барин, теперь дня на три. Садитесь к столу, ваше высокопревосходительство, а то вкусности остынут.

Енох Минович еще не был высокопревосходительством. Именно за этим «высоко-» он сюда, в Богом забытую глушь и притащился. А что прикажете делать, всю жизнь в дойных миллионерах проходить? Нет уж, дудки! Это раньше можно было на сэкономленные от народа деньги под видом приобретения спортивного клуба скупить пол чужой столицы. Ныне времена другие, деньги мало взять, их надо еще и отслужить. Не отслужишь – враз всего лишишься. В лучшем случае успеешь смыться в Лондон, некогда столицу Англии, а сегодня – заштатный городишко мощной Объевры.

Не углубляясь в душевные дебри, Енох кряду опрокинул три пятидесятиграммовика охлажденной анисовой водки, одобрительно крякнул и принялся за нехитрый деревенский ужин. Подходила к концу третья неделя его пребывания в Чулымском уезде, который должен был на полтора года стать для новоиспеченного государственного мужа новым домом, а может, и будущей вотчиной. «А что, вполне прилично звучит: граф Енох Чулымский, – с аппетитом хрустнул гурьевской капусткой чиновник. – Хороша капуста, да и пельмешки отменные!»

– Послушай, Прохор, а пельмени эти кто лепит?

– Да сам и леплю, когда летом. Ну а в зиму-то уж всем миром варганим. Как морозы возьмутся, так бабы да девчата садятся мясо крошить, тесто месить, а лепить им и мужики помогают, особливо молодые парни. Те лепят, да на молодух глазят, каку, значит, она пельмень выкручивает: по приметам, чем та пельмень мене, тем у девки «родилка» щитнее. А девки про ту примету знают, вот и куражатся: то с медвежье ухо пельмешку изваяют, то с соловьиный глаз. Веселое занятие, барин! Ваш-то предшественник и сам, бывало, любил попельменничать с молодухами, прости его Господи!