Побратим смерти - Дмитрий Силлов

Ее лицо было прекрасным — и ужасным одновременно.

Почти вся левая половина лица сохранила былую красоту — надменно изогнутая бровь, длинные ресницы, нежная и в то же время упругая кожа… Но это было все, что осталось от прошлого. От той поры, когда одного взгляда юной воительницы было достаточно, чтобы заставить учащенно биться любое мужское сердце — как ее сородича, так и презренного хомо… Все это закончилось раз и навсегда в тот день, когда в их доме появился про́клятый…

Теперь две трети ее тела обтягивала бледная, безжизненная кожа, напоминающая сильно помятый пергамент, на котором, словно ужасные кляксы, расположились обширные черные пятна некроза. От маленьких ушек остались лишь отверстия в голом черепе, а от роскошной пепельной гривы — несколько волосков на костяной расческе… длинных, слегка вьющихся, похожих на тонкие нити, созданные искусным мастером из чистого серебра.

Память о былой роскоши.

Жестокая память…

Девушка, стоящая перед огромным старинным зеркалом, закусила левую половину нижней губы — по-прежнему полной, мягкой… но уже вряд ли манящей, ибо это было все, что осталось от нижней половины лица, изуродованного неугасимым огнем. Однако всхлип, готовый вырваться из груди, так и не раздался в стенах комнаты, увешанной оружием предков. Лишь капля крови из прокушенной губы скатилась по подбородку. Но девушка не обратила на нее внимания — с некоторых пор ее перестало заботить очень многое из того, что раньше было важным и нужным. Ныне же все это казалось ничтожными мелочами по сравнению с тем, что она потеряла.

Маска, сработанная на заказ умелым скорняком из кожи младенца-хомо, легла на лицо девушки. Надо отдать должное, мастер постарался на славу. Его изделие оставляло открытой неповрежденную часть лица, надежно скрывая от чужих взглядов то, что было изуродовано огнем. Сложная система ремешков, завязываемых на затылке, надежно закрепляла маску, не давая ей свалиться или сползти вниз даже при активной мимике.

Воительница вздохнула. Чужая кожа, которую мастер сумел сохранить мягкой и нежной, не заменяла собственную, но все же прикрывала жуткие шрамы. Так же, как и обтягивающее трико, создание которого потребовало еще больших усилий. Трудно было найти девушку, чья фигура полностью повторяла бы изгибы великолепного тела. Тем не менее убитый горем отец все-таки нашел рабыню-хомо с необходимыми пропорциями. Скорняк снял с девушки кожу целиком, после чего обработал ее специальным составом из секретных трав, отчего она, помимо природной мягкости, приобрела удивительную эластичность. Теперь в нее можно было влезать, словно в одежду, которая застегивалась спереди на внутренние, почти незаметные крючочки.

Но все-таки чужая кожа — не своя. Долго в ней не походишь. И дело даже не в естественных потребностях, отправление которых тоже предусмотрел умелый мастер-скорняк. Просто жарко было в ней, несмотря на незаметные, микроскопические дырочки, расположенные по всей площади чудо-костюма. Жарко не физически, нет. Просто в нем девушка почему-то еще острее чувствовала свою потерю… И оттого ей часто хотелось рвать на себе ногтями чужую, мертвую кожу, которая, благодаря таланту чудесного мастера, на ощупь казалась почти живой…

Решительно тряхнув головой, девушка отогнала тяжелые мысли, словно назойливых мух, после чего неторопливо застегнула трико. Покончив с этим, она критически осмотрела свое отражение. Да, вблизи картина была ужасной. Но сделай два шага назад — и в полумраке лишь очень внимательный взгляд сможет рассмотреть, что с дамой, прекрасной в своей наготе, что-то не так.

Удовлетворенно усмехнувшись, девушка так же неспешно поверх трико надела на себя мужской костюм — шерстяные гольфы, свободные штаны, шелковую рубашку, дорогую, роскошную куртку с потайными стальными вставками внутри, защищающими сердце и живот. Перчатки, кожаный пояс с коротким мечом в богатых ножнах и широкополая шляпа, практически полностью скрывающая лицо, дополнили гардероб.

— Неплохо, — прошептала воительница, вновь подходя к зеркалу вплотную и в улыбке приподнимая верхнюю губу. Острый звериный клык на мгновение блеснул во рту девушки, придав ее облику инфернальную, потустороннюю жуть.

Внезапно позади отражения девушки в зеркале возникло еще одно, не менее жуткое.

Буквально за пару недель полный сил старик отец превратился в развалину. Его седые волосы ежедневно выпадали пучками, обнажая неестественно-серую кожу. Руки, до недавних пор уверенно державшие боевой меч, теперь едва справлялись с деревянным посохом, на который отец опирался всем весом при ходьбе. Он все еще передвигался самостоятельно, хотя было ясно — это ненадолго. Неожиданно свалившееся горе оказалось слишком тяжелой ношей для старика, еще недавно полностью счастливого и довольного жизнью.

— Зачем ты встал с постели, отец? — ровным голосом спросила девушка, застегивая трико на груди. — Уже поздно, солнце в зените. Тебе лучше поспать.

Старик криво усмехнулся, обнажив обломки клыков, которые теперь и не думали восстанавливаться. Он раскрошил их в ту ночь, когда потерял сына, скрипя зубами в бессильной ярости. И с того момента его все еще могучее тело перестало обновляться, словно принадлежало не оборотню, а какому-нибудь несчастному, дряхлому хомо.

— Скоро я усну навеки, дочь моя, — проскрипел в тишине комнаты надтреснутый голос. — Еще немного, и я смогу обнять нашего Арга в Обители мертвых.

На лице девушки ничего не отразилось. Все это она слышала каждый день с того момента, как брат вздохнул в последний раз на руках отца. И с каждым разом причитания старика трогали ее все меньше и меньше, до тех пор, пока эмоции не превратились в сухую, бесчувственную корку, похожую на остатки свернувшейся крови в опорожненном кувшине.

Но сейчас ей вдруг стало окончательно ясно: отец сломался. Он, словно срубленное дерево, больше никогда не сможет подняться. Теперь его удел — гнить, рассыпаясь и отравляя воздух вонью разложения, до тех пор, пока от него не останется ничего. Теперь от него не было никакого проку.