Любовь до гроба, или Некромант на замену - Марина Ли

В кабинете у закадычной моей подружки Эрши Патаки царил загадочный полумрак и пахло жжёными на огне травами. Сама она в цветастом платке, небрежно наброшенном поверх буйных смоляных кудрей, сидела на плоской ядовито-розовой подушке и заунывно выла:

— Аммммм… Амммм… Аммм…

Ноги она скрестила перед собой, а ладони разместила на коленях, соединив средний, безымянный и большой пальцы так, что указательный и мизинец смешно топорщились в мою сторону.

— Амм…

Я чихнула в рукав и помахала перед лицом ладошкой.

— Ши, ну хватит!

— Амм…

— Пожалуйста! У меня уже глаза слезятся!

— Аммм…

— Ну, ладно. Можешь мне погадать, но только чтобы никакого хрустального шара!

Она тут же распахнула глаза. Чёрные-чёрные, как самый горький шоколад, который Эрша так любит и который ей категорически противопоказан — она от него совершенно пьяной становится. Именно, пьяной. Медиумы, что с них взять, у них всё, не как у людей.

— Ну, Джина! Ну, нельзя быть такой букой бучной! Я его только в бездельник купила, на ком ещё опробовать?

— Бездельник? Подожди. Эрша, это что? Суббота или воскресенье?

— Суббота и воскресенье — это буходные, — радостно пояснила подружка. — А бездельник — это прошлый понедельник. Потому что после тех буходных, на которых кое-кто праздновал выпускной, работать было совершенно невозможно.

Что правда, то правда. Отметили мы на славу, я в новых туфлях подошву до дыр протёрла, танцуя. И это ещё мне повезло. Ириада Хольц, говорят, домой вообще без белья вернулась. Страшно представить, где она могла его протереть… То есть, потерять.

Может, когда на Ратушной площади в фонтане золотых рыбок ловила? А может, позже. Я после фонтана плохо помню…

— Про буходные давай не будем, — миролюбиво согласилась я, потирая левый висок двумя пальцами. Эрша в том фонтане, если мне не изменяет память, тоже купалась, но на сто процентов не возьмусь утверждать. — Я теперь до смерти ничего крепче горячего шоколада в рот не возьму.

— О, — сладострастно застонала подруга. — Горячий шоколад… с зефирками…

— Ши, ты знаешь, что женский алкоголизм не лечится? А пьяная мать горе в семье?

Она охнула и от ужаса чуть не навернулась со своей подушки.

— Какая мать? — завопила после того, как перестала хватать ртом воздух, будто выброшенная на берег рыба. — Ты что-то скрываешь? Бэш по бар тэ-хас, мро кар! Если я только узнаю, подруга, что ты меня предала, прокляну, до седьмого колена, цыганской кровью клянусь, чтоб ей всей в землю уйти…

— Ши!

— Что?

— Переигрываешь.

Она фыркнула и подтянула к себе колоду потрёпанных карт. Тасовала их сначала справа налево, потом слева направо, потом протянула мне, чтобы я сняла «левой рукой на себя». И, наконец, начала раскладывать пасьянс.

— Вчера, сегодня, завтра, здесь, тридцать, восемь, сорок шесть…

— Ши!

— Ну что ты шикаешь? Это обязательная атрибутика. Я без неё в транс не могу войти.

— Да всё ты можешь!

— Джина, кто тут вообще будущее предсказывает? Ты или я?

Будущее из нас двоих предсказывать умела только Эрша, особенно хорошо у неё это получалось после пары плиток чёрного шоколада, но и без него порой такие перлы рождались — нарочно не придумаешь. Я бы за ней записывала, честное слово, но боялась, что и вправду проклянёт.

Цыганка всё-таки.

— Карты сулят вам незабываемые приключения интимного характера, — однажды предсказала она Итану Бергу, банковскому клерку, и когда у парня радостно загорелись глаза, задумчиво добавила:

— Возможно, вас вызовет к себе начальство…

И как в воду глядела! Недели не прошло, как Берг загремел на каторгу за растрату. Заседание суда было открытым, и этот неудачник во всеуслышание объявил, что он не виноват, что это звёзды так сложились. Мол, вон и цыганка Эрша подтвердит, она это всё предсказала.

Тогда-то в дом номер семь по Анисовой улице и повалил народ.

Столица большая. Дураков в ней полным-полнёхонько. Дураков и дур. Дур даже больше…

А я не дура, я не хочу, чтобы моя лучшая подружка снова принялась медитировать, а наоборот мечтаю вытащить её на улицу и прогуляться по вечернему бульвару. Съесть мороженого. Может быть полюбоваться, на то, как Мартин Марсель, развлекая публику, ходит по натянутому над Ти-ривер канату.

Поэтому я примерно потупилась и пробормотала:

— Прости, Эршечка, я молчу — ты гадаешь.

— Именно так. Вчера, завтра…

Гадай — не гадай, а я в безвыходном положении. Мой дед шутить не любит. Сказал, что леди Вирджинии Лэнгтон, внучке четвёртого графа Гловерского, не пристало служить в алхимической конторе, — значит не пристало.

— Но я ведь не в чужой! — пыталась спорить я. — Я ведь в своей. Ты же всегда говорил, что гордиться надо не тем золотом, что тебе в наследство от предков досталось, а тем, что сам заработал…

— Не пори чушь, — поморщился дед. — Я не тебе это говорил, а твои братьям. Они пусть зарабатывают, падают и поднимаются. Трудности закаляют мужчин.

— Но…

— А женщин они превращают в коров! — рыкнул дед. — В ломовых лошадей! Ты кто? Леди Лэнгтон или торговка на рыбном базаре?

— Но бабушка…

— Хватит! — Он стукнул кулаком по столу и небо за окном его домашнего кабинета налилось свинцовой тяжестью. — Я и без того сглупил, когда позволил тебе учиться в этом бедламе, а не в достойном твоего положения институте.

— Этот бедлам закончили все твои сыновья и внуки, — шёпотом напомнила я, впрочем, не уточняя, что учились они на другом факультете. Но дед никак не отреагировал на мои слова, продолжив:

— Поиграла — и хватит. Лавочницей она мечтает стать… Чтоб летом вернулась домой! Хорошее замужество быстро выбьет из тебя дурь.

— Я вообще-то, лучшая на курсе, — сквозь слёзы пробормотала я, уже выйдя за дверь. У деда язык, конечно, без костей, но мне и в самом деле нравилось то, чем я занималась последние пять лет. — И в работе лавочника, тем более — алхимика, не вижу ничего зазорного.

Мало того, вот уже несколько лет мечтаю открыть собственную аптеку. Небольшую, но чтобы и торговый зал был, и лаборатория. И зелья буду делать только на заказ.