Стрелок - Стивен Кинг

Когда мне было девятнадцать (значимое число для истории,которую вы собираетесь прочитать), хоббиты были повсюду.

По грязи на ферме Макса Ясгура, на Большом Вудстокскомфестивале, бродили, наверное, с полдюжины Мерри и Пиппинов и в два раза большеФродо, а прихиппованных Гэндальфов было вообще не счесть. В то время «Властелинколец» Дж. P.P. Толкиена пользовался бешеной популярностью, и хотя я так и недобрался до Вудстока (к сожалению), я все-таки был если и не настоящим хиппи,то хиппи-полукровкой. В любом случае этой половинки хватило, чтобы тожепрочесть эти книги и чтобы в них влюбиться — в книги наподобие «Темной Башни»,которая, как и большинство длинных сказок-фэнтези, написанных людьми моегопоколения («Хроники Томаса Кавинанта» Стива Дональдсона и «Меч Шанары» ТерриБрукса — вот лишь некоторые из многих), вышла из «Властелина колец».

Но, хотя я читал «Властелина» в 1966 и 1967 годах, я все жевоздерживался от того, чтобы писать самому. Я сразу проникся (чистосердечно иискренне) размахом воображения Толкиена — честолюбивыми замыслами его книги, —но мне хотелось писать свое, и если бы я начал писать тогда, я написал бы несвою, а его историю. А это, как любил говорить покойный Ловкий Дик Никсон, былобы в корне неправильно. Благодаря мистеру Толкиену двадцатый век получил своюнеобходимую порцию магов и эльфов.

В 1967-м я еще даже не представлял, какой должна быть мояистория, но это было не так уж и важно; я был уверен, что сразу узнаю ее, есливстречу на улице. Мне было девятнадцать. Я был очень самоуверенным молодымчеловеком. Достаточно самоуверенным, чтобы не рыпаться и спокойно ждать своеймузы и своего шедевра (а я был уверен, что это будет шедевр). Когда тебедевятнадцать, у тебя есть право быть самоуверенным: впереди у тебя куча времени,и не надо бояться, что его не хватит. Время — коварная штука. Оно отнимает ишевелюру, и прыгучесть, как поется в одной популярной песне кантри; однако насамом деле оно отнимает гораздо больше. Я не знал этого в 1966-м и 1967-м, нодаже если бы знал, мне было бы наплевать. Я еще мог представить — хотя исмутно, — что когда-нибудь мне будет сорок. Но пятьдесят? Нет. Шестьдесят?Никогда! Шестьдесят — это было вообще немыслимо. Когда тебе девятнадцать, таквсегда и бывает. Когда тебе девятнадцать, ты говоришь: «Смотрите все, я пьюдинамит и курю тротил, так что лучше уйдите с моей дороги, если вам жизньдорога, — вот идет Стив».

Девятнадцать — эгоистичный возраст, когда человек думаетлишь о себе, и ничто другое его не волнует. У меня были большие стремления, иэто меня волновало. У меня были большие амбиции, и это меня волновало. У менябыла пишущая машинка, которую я перевозил с одной убогонькой съемной квартирына другую, и у меня в кармане всегда была пачка сигарет, а на лице сиялаулыбка. Компромиссы среднего возраста казались такими далекими, а немощипожилого — вообще запредельными. Как и герой этой песни Боба Сегера, которуютеперь крутят в магазинах, чтобы народ покупал всякий хлам, я был полоннеиссякаемых сил и неиссякаемого оптимизма; в карманах у меня было пусто, затов голове — избыток мыслей, которые мне не терпелось поведать миру, а в сердце —полно историй, которые я хотел рассказать. Сейчас это звучит наивно; но тогдаэто было прекрасно и удивительно. Я считал себя очень крутым. Больше всего мнехотелось пробить защиту читателей: распотрошить их, изнасиловать и изменитьнавсегда — лишь одной силой слова. И я чувствовал, что я это могу; что я дляэтого и предназначен.

И как это звучит? Очень самодовольно или не очень? Но я влюбом случае не собираюсь оправдываться. Мне было девятнадцать. И в моей бородене было ни одной седой пряди — ни единого волоска. У меня было три парыджинсов, одна пара ботинок, и я был уверен, что в мире много разныхвозможностей и что у меня обязательно все получится — и ничто из того, чтослучилось за следующие двадцать лет, не убедило меня, что я был не прав. Апотом, когда мне стукнуло тридцать девять, все и началось: пьянство, наркотики,ДТП, из-за которого у меня навсегда изменилась походка (помимо прочего). Я уже многооб этом писал, так что не буду вдаваться в подробности. Да и зачем? Вы и самивсе знаете, правда? С вами тоже такое случалось наверняка. Жизнь периодическипосылает нам злых патрульных, чтобы не дать нам особенно разогнаться ипоказать, кто тут главный. Вы, я уверен, с ними встречались (или встретитесь);я своего уже встретил, и я знаю, что он еще вернется. У него есть мой адрес. Он— злющий парень, плохой полицейский, заклятый враг всяких дурачеств,безобидного раздолбайства, честолюбия, гордости, громкой музыки, всего того,что так важно, когда тебе девятнадцать.

Но я по-прежнему думаю, что это очень хороший возраст. Можетбыть, самый лучший. Можно колбаситься всю ночь напролет, но когда умолкаетмузыка и иссякает пиво, ты еще в состоянии думать. И мечтать с грандиознымразмахом. В конечном итоге злой патрульный все равно прищемит тебе хвост и недаст развернуться, и если ты начинаешь с малого, то когда он закончит с тобой,от тебя не останется мокрого места. «Так, еще один есть!» — скажет он и направитсядальше, сверяясь со списком в своей записной книжке. Так что немногосамоуверенности (или даже много самоуверенности) — это не так уж и плохо, хотяваша мама, должно быть, всегда утверждала обратное. Моя утверждала. «Гордыня,она до добра не доводит, Стивен», говорила она… и вот вдруг оказалось — ввозрасте где-то в районе 19x2, — что мама была права, и гордость таки до добране доводит. Даже если тебя не низвергнут с небес на землю, то хотя бы в канавуспихнут — это уж наверняка. Когда тебе девятнадцать, бармен может проверитьтвой возраст по удостоверению личности и вежливо попросить тебя выйти, на хрен,из бара, но никто не станет справляться, сколько там тебе лет, когда тысадишься писать картину, стихи или книгу, и если ты — тот, кто читает сейчасэту книгу — еще очень молод, прошу тебя, не позволяй никому из старших, которыесчитают себя умнее, разубедить тебя в этом. Наверняка ты не был в Париже. Иникогда не участвовал в беге быков в Памплоне. Да, ты еще просто мальчишка, укоторого только три года назад появились волосы под мышками, — ну и что с того?Если ты не начнешь с грандиозного замысла, если ты изначально не будешьвысокого мнения о себе, то как ты добьешься того, чего хочешь? Не слушай, чтоговорят другие, а послушай меня: плюнь на всех, сядь и прибей эту лапочку.