Стрекоза второго шанса - Дмитрий Емец

Пародоксальное наблюдение: человека, который жалеет себя сам, никогда не жалеют другие.

Йозеф Эметс

Земля накалена. Круглое, как глаз, солнце с участливым любопытством следит за земными делами. Лыщикова гора глядит на север. Вшивая горка – на северо-запад, а на юго-запад смотрит густо заросший травой Красный холм. Но это не существенно. Если присмотреться, все три склона являются частями единого целого и относятся к возвышенности, лежащей при впадении в Москву-реку ее дочки Яузы.

Пройдут века, и это место станет известно как Таганка. Выгоны для скота застроятся многоэтажными доходными домами, а там еще немного, и прямо поверх домов, отдуваясь жаркими автомобилями, уляжется Садовое кольцо. Сейчас же здесь Таганная слобода, жители которой делают таганы – подставки для котлов. Поблескивает полоска реки. Где-то там, у воды, громко перекрикиваются слободские бабы, полощущие белье. Самих баб не видно, они далеко – только звонкие голоса разбегаются по холмам.

Два расседланных пега пасутся в траве, доходящей им до живота. Пеги кажутся горбатыми из-за закрывающих спины попон. Все же крылья попоны скрывают – и это главное. Хотя прятаться тут особенно не от кого – кто потащится пыльным июльским днем в такую даль? Рядом с пегами на траве сидят два молодых человека. На вид им лет по двадцать. Они быстры в движениях, сильны, смешливы. Особенно смешлив юный Мокша Гай – гибкий красавец, в чьих блестящих темных кудрях запуталось не одно девичье сердце. Чуть что – заливается, как колокольчик. Хочешь не хочешь – расхохочешься с ним вместе, так заразителен его смех. Другого молодого человека красавцем не назовешь. Ну разве что по большой любви к нему. У него широкое серьезное лицо, вздернутый короткий нос и смешные припухлости по краям бровей, над переносицей. Только глаза удивительны – иногда, когда он вскидывает голову, кажется, что зрачки зачерпывают солнце. Это Митяй Желтоглазый.

Мокша смотрит на Митяя с нетерпеливым восторгом, как на полубога, как на своего кумира. Разумеется, вслух он никогда ему об этом не скажет. Но надо ли об этом говорить?

– Расскажи еще раз! – умоляет он. – Ну я тебя прошу!

– Да сколько раз можно! Я, понимаешь, осиное гнездо отыскал, завернул его в три лопуха и в сумку сунул. Хотел подшутить кое над кем.

– Над Мещерей Губастым за то, что он тебе в сапог муравьев насыпал? – в восторге восклицает Мокша. Он никогда не устанет это слушать.

– Ну да, над Мещерей. А лопухи, видать, неплотно прилегали. Осы вылезли и давай Ширяя в самое брюхо жалить, под потник… – Митяй оглядывается на вороного жеребца. Тот перестает пастись и зубами начинает чесать себе бок. Потом снова утыкается в траву.

– А дальше! Дальше! – едва не стонет Мокша.

– Ширяй взбесился от боли и понес. Я туда-сюда! – не могу его остановить. Ты ж знаешь, какой он горячий – не удержишь. А осы-то все новые из гнезда выползают и туда же лезут – под брюхо! Ширяй крылья сложил и к земле. Разогнались мы так, что в ушах свистит. Я понимаю: все, конец, разобьемся оба. Прижался к нему, за шею его обхватил, шепчу ему: «Не бойся!» А он крылья приподнял, сложил и меня ими точно обнял.

Глаза у Мокши Гая расширяются. Восторг в них сражается с недоверием. Митяй не может врать.

– И не разбились?

– А что? Я похож на мертвеца?

Митяй протягивает к Мокше свои руки. Сжимает и разжимает пальцы. Руки живые, тут сомнений нет. По указательному пальцу ползет золотая пчела. Митяй смеется и стряхивает ее в траву.

– Мы врезались в землю, как в квашню. Она стала мягкая, понимаешь? Не залипли, а пронизали ее насквозь! А там все какое-то другое… Вялое, душное, а запах, как в старом погребе.