Зимний излом. Том 1. Из глубин - Вера Камша

1

Три знамени на двух башнях, разделенных вечно злящейся Шнеештрааль... Серебряный волк Ноймаринена с усмешкой глядит на Победителя, вонзающего копье в озадаченного Дракона, а напротив спорит с ветром золотой кораблик.

У талигойцев и бергеров на двоих одна война и один враг, только счет горцев к бывшим землякам много больше, чем у Талига к соперникам и соседям. Ненависть – это память об оставленном доме. Ненависть, парусник на гербе да имя – вот и все, что осталось от северного острова, в незапамятные времена задавленного льдами. Судьба метнула кости, и моряки-агмы стали горцами-бергерами. Судьба любит веселиться, стал же лишенный наследства южанин торским бароном, чем и гордится. Торка – не Оллария, даром ничего не дает, а дав, не отнимает.

Жермон Ариго вызывающе усмехнулся, как всегда, когда вспоминал оставленный Гайярэ. Нет, не так – Гайярэ, который вышвырнул его вон, так и не сказав за что. Тогда Жермону было двадцать лет, с тех пор прошло столько же. Половина разбитой по воле отца и кое-как сросшейся жизни. Говорят, время лечит, – оно и залечило. Так казалось, но последняя осень разбередила старую тоску. Гусиные стаи тянулись через горы, а генерал Ариго, как последний дурак, торчал на башне, провожая их глазами, словно других дел не было. Жермон вызвал бы любого, кто заподозрил бы его в тоске по старому дому, но в Торке таких не находилось, а на юге генерал не бывал. Не хотел.

Настроение стремительно портилось, но выручил ветер, исхитрившийся сорвать с генеральской головы шляпу. Жермон ее подхватил и нахлобучил прямо на внушительный фамильный нос. Ветер в лицо граф любил. Как и войну, и давший ему приют север. Прошлое на то и прошлое, что его больше нет. Генерал Ариго тщательно подкрутил темные усы и уставился на громаду Айзмессер. Над иззубренными пиками вздымалась облачная стена, в розовых сумерках казавшаяся еще одной горной грядой. Обычно в середине Осенних Ветров Торка тонула в снегах, но в этом году все встало на дыбы.

На дальнем берегу звонко ударил колокол, приветствуя холодное солнце. Еще один обычай, переживший века и дороги... Жермон отсалютовал друзьям шпагой, в ответ блеснул агмаренский клинок – Герхард Катершванц любил войну и рассветы не меньше Жермона Ариго.

Обмен утренними любезностями был окончен, и талигоец, поплотней запахнув волчий плащ, неторопливо спустился с башни. Неужели где-то стучат о землю созревшие каштаны, а крестьяне ходят босиком? Или он путает и в Ариго уже зарядили дожди? Сколько всего можно забыть, особенно если стараться.

Замок просыпался, приветствуя очередной день, наполненный учениями и хозяйственными хлопотами. Солдаты носили воду, рубили дрова, хрипло и весело переговаривались. У кухонь повар с помощниками разделывали кабанью тушу, рядом умильно крутили хвостами шестеро крепостных псов во главе с вконец обнаглевшим рыжим Манриком. Все шло, как положено, можно было спать и спать, но командующему горными гарнизонами нравилось вставать затемно, здороваться с соседями, а затем переходить со двора во двор, вдыхая запах дыма и горячего хлеба. Это была его жизнь, его горы и его войны, без которых генерал себя не мыслил.

Скажи кто Жермону, что его преданность Торке рождена обидой на Ариго, он бы пожал плечами, но в глубине души граф знал, что это именно так. Он был не первым и не последним, кого спасла служба, зачеркнувшая прошлое и отучившая загадывать дальше следующей кампании. Теперь будущее тонуло в пороховом дыму. Смерть Сильвестра расшевелила дриксов и гаунау. Лазутчики сообщали о скоплении войск за Айзмессер, а нагрянувший ночью Людвиг Ноймар привез письмо от фок Варзов. Маршал Запада сообщал генералу от инфантерии Ариго об очередном военном союзе Эйнрехта и Липпе и предполагаемом выдвижении объединенной армии к границам Талига.

«Объединенная армия», по прикидкам Жермона, могла насчитывать тысяч полтораста. Правда, на стороне обороняющихся были Торка и зима. Ариго был не прочь встретить «гусей» [1]на вверенных ему перевалах, но среди дриксенских генералов не водилось придурков, готовых пробивать лбом стены. Соседи были осторожными, неглупыми и начитанными, а признанные стратеги в один голос твердили, что большим армиям в горах удачи не видать. Алва тоже так решил и взял в Сагранну шесть с половиной тысяч. Этого хватило.

Конечно, Агмарен не Барсовы Врата, а бергеры и талигойцы не кагеты, но посты нужно выставить на каждой тропе, какой бы непроходимой та ни казалась. Есть люди, которым крутизна нипочем, Жермон и сам был из таких, хотя до двадцати лет ничего выше марикьярских холмов не видел. Он много чего не видел, и еще меньше понимал, но потом все встало на свои места.

Генерал привычным жестом поправил шляпу и ухватил за рукав высунувшегося из норки теньента-эконома. Франц Цукерброд вырос на кухне герцогов Ноймаринен, но возжелал воинской славы и отпросился в Торку, к вящей радости тамошних обитателей. Теперь Цукерброд соперничал с поваром соседа-бергера и ради победы был готов на любые жертвы.

– Что на кухне? – полюбопытствовал Ариго, с наслаждением пробуя только что испеченный хлеб. – И как Хайнрих?

Хайнрихом солдаты прозвали разожравшегося на осенних харчах медведя, подвернувшегося генералу Ариго. Зверь сполна расплатился за свою глупость, Жермон сорвал дурное настроение, а его офицеры получили отменное мясо. Разумеется, добычу решили съесть вместе с соседями.

– Мой генерал, Хайнрих маринуется, к обеду дозреет, – глаза повара затуманились недостижимой мечтой. – Эх, мускатного ореха б!

– Хватит с тебя и перца с луком, – сам Жермон, по утверждению приятелей, был готов глотать мясо со шкурой и костями и потому смотрел на кулинарные изыски без должного почтения, – а с медведя и подавно.