О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 49

Санитарка возвращается, вынимает ребенка из мыльной воды, вытирает и кладет его на полотенце, собирая все, что нужно для следующего этапа: подгузник, башмачки, ползунки. Закончив с одеждой, она придерживает крохотные пальчики и надевает до самого конца на пухлую ручку три пластмассовых больничных идентификатора. Она делает все это так нежно, как будто младенец жив, и поддерживает его головку в естественном положении, хотя в таком возрасте он сам бы ее так не поднял, к тому же патологоанатом нарушил целостность шейных позвонков.

Маленьким детям мозг обычно возвращают в черепную коробку — кости еще не успели срастись и затвердеть, поэтому ограничения не такие жесткие, как у взрослых. Но дело прежде всего в том, что вес детской головки, наверное, биологически в нас запрограммирован: если родители захотят побаюкать своего малыша в зале для прощания, они сразу заметят, что она слишком легкая. Данный случай, однако, судебно-медицинский, и мозг нужно сохранить для анализов. Лара подвешивает его в ведре точно так же, как предыдущий. Он маленький и кажется потерявшимся, как планета в глубоком космосе. В углу стоит огромная прозрачная коробка Tupperware с сотнями детских чепчиков — лимонно-желтыми, розовыми, голубыми. Санитарка выбирает один из них и натягивает ребенку на голову, прикрывая разрез, проходящий по коже от уха до уха. Я помогаю придержать это крошечное тельце, маленькую обмякшую шею.

Мне казалось, что голова, лишенная мозга, будет почти невесомой, — с моего места, где я простояла много часов, кости во флуоресцентном свете выглядели тонкими, почти прозрачными. Но это было не так. Лицо по-прежнему было покрыто мягкими тканями. Детская головка с пухлыми кругленькими щечками, но без мозга, ощущается до тошноты легкой и непостижимо тяжелой.

Я так никогда и не узнаю, убила ли та мать свое дитя, толкнуло ли психическое заболевание поднять на него руку. Но я видела, что единственной вещью в мире, которая ему принадлежала, была наполненная до половины бутылочка ее грудного молока, которую положили с ним рядом в картонный гробик, прежде чем отправить его обратно в специальную холодильную камеру для детей, где на дверце уже было написано его имя. Это было незадолго до моего ухода. Я стянула перчатки, водонепроницаемый фартук, халат и резиновые сапоги, вернула щиток для лица, и Лара меня поздравила — за все это время я ни разу не вышла наружу. Я выдержала. Я справилась. Я не стала ей говорить, что никак не могу отделаться от запаха холодного мяса и кала из брюшной полости, а все мои мысли занимает тот младенец.

Я повторяю свой утренний путь в обратном направлении — по зеленому линолеуму коридора, мимо старой тележки с запиской, вверх по лестнице, сквозь дверь и толпу родственников, которые ждут, толкают коляски, поедают готовые сэндвичи в вестибюле больницы. Я делаю шаг наружу, в светлое пространство, и чувствую, будто оказалась под водой. За густым осенним туманом виднеется Биг-Бен. Он стоит на другом берегу Темзы, окруженный лесами и умолкший на несколько лет реставрации. Этот колокол сейчас не звонит ни по кому, а мертвые каждый день прибывают и прибывают. Некоторые сейчас лежат внизу.

Сегодня это уже кажется очевидным, но раньше у меня не было представления, как много умирает младенцев. Я не знала, что в Великобритании детская смертность до сих пор выше, чем в сопоставимых странах, хотя и сокращается ^[115]. Я не знала, что одна звезда английских мыльных опер устроила кампанию за то, чтобы мертворожденный плод, достигший определенного возраста, по желанию родителей получал свидетельство о рождении и свидетельство о смерти — какое-то документальное подтверждение своего существования ^[116]. Я не знала, что синдром внезапной детской смерти (СВДС) разрешается считать причиной только после аутопсии, когда исключены все другие варианты. Я никогда по-настоящему не думала о мертвых младенцах и о матерях, которые раз за разом теряют детей. Читая о выкидышах, я представляла себе кровь и какой-то комок, а не знакомые очертания с конечностями, глазами, ногтями на руках, и все это оказывается в морге, в отдельной холодильной камере. Лара рассказывает, что имена некоторых женщин появляются неоднократно: очередная попытка, очередная смерть, еще одна буря в материнском сердце, которую придется приглушить, потому что эти темы не принято обсуждать, потому что мы не умеем их обсуждать, потому что большинство людей, как и я, не видят этой грани реальности. Я не знала, что маленький плод могут разобрать на части в поисках намека, любого факта, благодаря которому следующая беременность окончится не так, как эта. В надежде, что, может быть, проблема генетическая, что ее можно предотвратить, что можно поставить диагноз. Конечно, иногда так и бывает. Конечно, да.

Я сажусь в электричку и еду домой, глядя на пустое сиденье напротив и стараясь не смотреть на малыша в коляске у дверей и на беременную женщину, которая ее толкает. Забеременеть специально — это самый отважный и полный надежды шаг, на который только способна человеческая душа. В моих глазах будущие роды обязательно должны вызывать смесь любви и ужаса. От этих мыслей у меня начинает кружиться голова.

Я прошу Клинта зайти. Мне хочется вспомнить, что тела бывают теплые. Я рассказываю ему о том младенце и о других детях — о шеренге маленьких белых коробок из картона, на которых уже лежат бумаги для послеобеденного вскрытия. Я рассказываю ему о плоде, который был такой маленький, что умещался на кухонной губке и с ее края свисали ножки. Он был пурпурный, прозрачный, влажный на вид, а наполовину сформировавшееся лицо было как у пришельца. Потом я пошла в супермаркет и разревелась при виде тюбика Fixodent. Купленный обед я съесть не смогла. Той ночью мне снилось, что на гравии за окном моей ванной лежат рядком мертвые младенцы, завернутые в свои пеленки. Наутро Клинт сообщил, что я бормотала в подушку: «Они не настоящие, не забывай, они не настоящие». Видимо, какая-то часть подсознания перешла в режим самосохранения и рационально отвергала эти кошмары, однако я проснулась и вспомнила, что некоторые кошмары происходят наяву. Я сама их увидела.

Я недели три валяюсь в кровати и выбираюсь из нее, только если меня заставляет работа. Я пытаюсь разобраться, откуда у меня такая реакция на обычное в общем-то явление. Такое происходит со многими, просто не со мной. У меня нет детей, и пока я не увидела того младенца в голубой ванночке, я не испытывала никакого желания их заводить. Я не ощущала в себе ни малейшего материнского инстинкта, пока не увидела мертвого младенца. Тонущего мертвого младенца. В моей голове, в моей душе начали бурлить волны мыслей и возможностей, когда я стояла и глядела, как он соскальзывает под воду. Это было как морская болезнь.