О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл Страница 14

«Ну, мне как-то пришлось отделить голову другу. Это было… — Он осекается. — За всю мою карьеру не было ни дня, чтобы я, отрезая кому-нибудь голову или руку, не задумывался, как я этим занимаюсь. Как я здесь оказался?»

Тот человек был коллегой по клинике и завещал тело для участия в программе. Терри повторял тогда самому себе, что умерший знал, на что идет и кто будет делать эту работу, так что это просто исполнение последней воли. «За годы, проведенные здесь, у меня было довольно много жертвователей, которых я знал при жизни. Это меняет дело. Всегда есть какой-то личный аспект. Но я по-прежнему отделяю себя от работы и делаю все, что могу, чтобы с уважением отнестись к их дару, как и было обещано. Приходится просто действовать. Я уверен, что врачи и другие медицинские работники тоже по-другому относятся к друзьям и близким, если приходится их лечить. Нервничаешь немного больше, но все равно хочется выполнить свою работу как следует, а делаешь то же самое, что и с незнакомым пациентом. И все-таки психологически подход другой».

Иногда за своим сердцем все-таки приходится следить. Сейчас благодаря соглашению с одним университетом в Миннеаполисе существует система, позволяющая обмениваться трупами, если умерший человек — близкий кого-то из сотрудников или студентов.

«Когда вы препарировали вашего друга, вы делали что-то не как обычно? — интересуюсь я. — Вы закрывали ему лицо?»

«Нет. Я просто взялся за дело, попытался сжать эмоции в кулак и качественно сделать обычную работу, удовлетворить его желание участвовать в программе».

И все же мне хочется разобраться, до какой степени это приобретенная привычка. Морозильник, полный отрезанных голов, — необычное зрелище даже по меркам похоронного агента. Я спрашиваю, был ли шок в первый день работы, когда на двух столах выстроилось тринадцать голов для занятий по тиропластике и ринопластике. «Я оттуда не убежал, — отвечает Терри. — Я просто подумал: “С ума сойти”». По его мнению, у работы в похоронном бюро было, наверное, даже больше минусов с точки зрения эмоций. В отличие от этого патологоанатомического отделения, там приходилось заниматься умершими детьми, а это всегда давалось ему особенно тяжело. «Тебя все время окружает горе. В моей теперешней должности тоже приходится иногда с ним сталкиваться, но для семей тут все-таки много надежды и оптимизма, есть какой-то позитив в очень плохой ситуации». Он снова задумывается, пытается найти еще какое-то объяснение, почему головы его не беспокоят. «Черт, меня это не смущает ни капли! — восклицает он, так ничего и не придумав. — Совершенно не беспокоит. Вот если бы мы резали людям головы без всякой пользы, тогда бы у меня, наверное, возникли проблемы».

Терри 62 года. Через два года он выйдет на пенсию, хотя кажется, что он из тех людей, которым всегда остается до пенсии два года. Он не планирует жизнь вокруг этого события: до пенсионного возраста еще надо дожить, и он это прекрасно знает. Ему известно и то, что человеческая челюсть не такая живучая, как у каймановой черепахи, но организм может приносить пользу и после того, как жизнь его покинула. Можно помочь не только еще теплой печенью, став донором в последние мгновения на больничной койке. Невозможно перечислить, скольких ошибок удалось избежать и каких успехов достичь благодаря этой лаборатории. Все это — ради подготовки молодых врачей, и связь между мертвыми в морозильниках и живыми на улице самая прямая.

Один-два раза в месяц к Терри обращаются за помощью врачи. Один доктор совершенствовал здесь инструмент для лечения синдрома запястного канала. Другому предстояло оперировать такую сложную и опасную опухоль, что за нее отказывались браться коллеги по всему миру. Она начиналась в шее, спускалась вниз по позвоночнику, оплетая его, как красная полоса на столбе цирюльника ^[23], и заканчивалась где-то под грудью. Для удаления этой вьющейся массы врачи разных хирургических специализаций должны были подключаться на разных этапах операции, продвигаясь вниз по позвоночнику и вращая пациента вокруг продольной оси, как курицу на гриле. Тренировались они в лаборатории Терри: приходили в десять вечера после работы, крутили трупы, составляли планы и уходили на рассвете. Человек выжил.

Еще была пересадка лица. Я слышала об этом случае: «хирургический марафон» продолжался 56 часов и оказался таким успешным, что о нем говорили в новостях по всему миру. Пациенту, Энди Санднессу из Вайоминга, было 32 года. В 21 год он выстрелил себе в подбородок — этот штат находится в самом сердце американской эпидемии мужских самоубийств ^[24]. Спустя десять лет в юго-западной Миннесоте застрелился, на этот раз смертельно, Кален Росс ^[25]. Возраст, группа крови, цвет кожи и строение лица у них совпадали почти идеально. Врачи к тому времени уже три года готовились в ожидании подходящего донора. Хирурги, медсестры, технологи и анестезиологи тренировались в лаборатории у Терри пятьдесят выходных — ее для этого специально разделили на два небольших помещения, чтобы имитировать тесноту операционной ^[26]. Они изучали все ответвления лицевых нервов, разбирались, какую роль они играют, фотографировали их и снимали на видео, учились их соединять. Каждый раз они работали на двух разных головах. Они поменяли сто лиц. Тела жертвователей не сшивают перед кремацией, однако Терри следит, чтобы фрагменты разных людей не перемешивались. Когда хирурги заканчивали работу, он вставал на их место и менял лица обратно. Если бы он этого не делал, никто никогда бы об этом не узнал. В лице нет костей, которые после кремации могут попасть не в ту урну. Он поступал так потому, что это правильно. Во многом он действовал как похоронный агент, заботящийся, чтобы покойные были одеты полностью, с нижним бельем и носками, даже если родные забыли положить их в сумку с одеждой. Пусть никто об этом не узнает, он в любом случае сделает все как следует.

В этой работе есть то, что помогает Терри мириться с костепилками и отделением голов от тела. Это научный прогресс, новые возможности, глубокое служение добру. У него есть ассистент, он тоже разрезает тела. Терри побуждает его периодически выходить из морозильной камеры и смотреть на студентов, смотреть, для чего нужен этот труд. Он знает, что без науки и без надежды работать тут было бы невесело, но когда он рассказывает, как помогает продлевать людям жизни— пусть и в незаметной холодной комнате, — его лицо озаряется счастьем.