Наша внутренняя обезьяна. Двойственная природа человека - Франс де Вааль Страница 12

Еще в одном исследовании ставился вопрос, могут ли шимпанзе намеренно указывать кому-либо на какие-то предметы. Рассказанная выше история о Канзи и Тамули уже предполагает, что могут, но это утверждение остается спорным. Некоторые ученые обращают внимание только на жест указательным пальцем или рукой, как указываем мы. Однако я не вижу причин для такого ограниченного подхода. Никки однажды пообщался со мной посредством куда более изощренного приема. Он привык к тому, что я бросаю ему через ров дикие ягоды. Как-то раз, внося данные, я совершенно позабыл о ягодах, висевших на высоких кустах, растущих рядком позади меня. А вот Никки не забыл. Он уселся прямо передо мной, пристально уставился на меня своими красновато-коричневыми глазами и, как только привлек мое внимание, резко перевел взгляд на точку над моим левым плечом. Затем он снова посмотрел на меня и повторил движение глазами. Может, я и туповат по сравнению с шимпанзе, но во второй раз я проследил за его взглядом и заметил ягоды. Никки показал мне, чего он хочет, без единого звука или жеста рук. Очевидно, такое «указывание» имеет смысл только в том случае, если ты понимаешь: другой не видит того, что видишь ты, а следовательно, осознаешь, что не все обладают одинаковой информацией.

Убедительный эксперимент по указывающему поведению у человекообразных обезьян провел Чарльз Мензель в том же Центре лингвистических исследований, где живет Канзи. Чарли устроил так, чтобы самка шимпанзе по имени Панзи наблюдала за ним, пока он прятал пищу в лесу неподалеку от обезьяньей клетки. Панзи следила за ним сквозь прутья клетки. Поскольку она не могла отправиться туда, где находился Чарли, ей требовалась человеческая помощь, чтобы достать еду. Чарли выкапывал в земле ямку и зарывал пакетик с конфетами M&M’s или прятал в кустах шоколадный батончик. Иногда он делал это, когда все люди вечером уходили домой. Это означало, что Панзи не могла никому сообщить о том, что знала, до следующего дня. Когда утром приходили смотрители, они не знали об эксперименте. Панзи сначала нужно было привлечь их внимание, а затем передать информацию кому-нибудь, кто не знал того, что знает она, и кто понятия не имел, о чем она «говорит».

Во время демонстрации умений Панзи Чарли мимоходом заметил, что смотрители обычно придерживаются куда более высокого мнения об умственных способностях обезьян, чем пишущие на эту тему философы и психологи, немногие из которых ежедневно взаимодействуют с животными. Для эксперимента было чрезвычайно важно, чтобы Панзи имела дело с людьми, которые относятся к ней серьезно. Все, кого Панзи удалось привлечь, рассказывали, что сначала удивлялись ее поведению, но вскоре понимали, что она пытается заставить их сделать. Следуя ее указующим жестам, кивкам, пыхтению и крикам, они без труда находили спрятанное в лесу лакомство. Без ее руководства они бы не знали, где его искать. Панзи никогда не указывала неверное направление или место, использовавшееся в предыдущие разы. В результате получалось, что обезьяна передает информацию о прошлом событии, сохраняющемся в ее памяти, людям, которые ничего об этом не знали и не могли дать ей никаких подсказок.

Я привожу эти примеры, чтобы подчеркнуть: есть превосходные исследования человекообразных обезьян, на которые можно опираться, делая утверждения об их чувстве прошлого и будущего, способности распознавания лиц и социальном поведении в целом. Пусть даже в этой книге я отдаю предпочтение примерам из жизни, стараясь нагляднее преподнести то, что мы знаем о наших ближайших родственниках, однако существует целый корпус научной литературы, подтверждающей большинство моих заявлений. Но не все, заметьте, и это объясняет, почему разногласия сохраняются и конца научной работы по моему направлению не видно. Конференция по человекообразным обезьянам, возможно, привлечет сотню-другую специалистов, но это сущая мелочь по сравнению с обычными конгрессами психологов или социологов, на которые частенько съезжаются до 10 000 участников. И в результате мы все так же далеки от того уровня понимания обезьян, которого многие из нас хотели бы достичь.

Большинство моих коллег – полевые исследователи. При всех своих достоинствах исследования обезьян в неволе никогда не смогут заменить изучение их поведения в природе. Мы хотим знать, что именно каждая примечательная способность, продемонстрированная в лаборатории, означает для диких шимпанзе и бонобо и какую пользу они от нее получают? Это также связано с вопросом, почему та или иная способность вообще появилась в процессе эволюции этих видов. Выгоды от умения распознавать лица вполне очевидны, но как насчет предвидения и планирования будущего? Полевые исследователи обнаружили, что бродящие в поисках пищи шимпанзе иногда собирают стебли травы и небольшие прутики за несколько часов до того, как начнут выуживать ими муравьев или термитов. Они подбирают нужные орудия по пути, в тех местах, где их много. Вполне возможно, что шимпанзе учитывают это при планировании маршрутов своих передвижений.

Пожалуй, самое важное в подобных исследованиях вовсе не то, что человекообразные обезьяны могут рассказать нам о наших инстинктах. При медленном развитии (они становятся взрослыми годам к шестнадцати) и широких возможностях обучения обезьяны на самом деле не намного больше подчинены инстинктам, чем мы. Они принимают в жизни множество решений, например: стоит напасть на новорожденного детеныша или защитить его, спасти птицу или причинить ей вред? Следовательно, мы сравниваем, какими способами люди и человекообразные обезьяны справляются с задачами, пользуясь сочетанием врожденных наклонностей, интеллекта и опыта. В этой мешанине невозможно разобрать, что врожденное, а что нет.

Тем не менее это сравнение поучительно, даже если всего лишь заставляет нас отступить чуть назад и заглянуть в зеркало, показывающее иную сторону нас самих, отличную от той, что мы привыкли видеть. Вы кладете ладонь на ладонь бонобо и видите, что ваш большой палец длиннее, берете его за плечо и понимаете, что никогда не трогали таких крепких мускулов, оттягиваете нижнюю губу и ощущаете, насколько его губа больше вашей, заглядываете ему в глаза и получаете в ответ взгляд, столь же испытующий, как и ваш. Все это открывает нам что-то новое. Моя цель – провести такие же сравнения и в отношении их социальной жизни, показать, что нет ни единой нашей наклонности, которая не была бы общей для нас и этих мохнатых типов, над которыми мы так любим посмеяться.

Подозреваю, когда люди смеются над приматами в зоопарках, они делают это именно потому, что их нервирует поставленное перед ними зеркало. Иначе почему всякие странные на вид животные типа жирафа или кенгуру не вызывают подобного бурного веселья? Приматы пробуждают определенное беспокойство и смущение, потому что показывают нас самих в безжалостно правдивом свете, напоминая, что мы, по меткому выражению Десмонда Морриса, всего лишь «голые обезьяны». Именно такой правдивый образ самих себя мы ищем – или должны искать, – и прекрасно, что теперь, больше зная о бонобо, мы можем видеть собственное отражение в двух взаимодополняющих зеркалах.