Расплетая радугу. Наука, заблуждения и потребность изумляться - Ричард Докинз Страница 11

Моя идея здесь в том, что изумление перед чудом, приведшее Блейка к христианскому мистицизму, Китса — к мифам об Аркадии, а Йейтса — к фениям и феям, представляет собой ровно то же самое чувство, которое движет великими учеными и которое, вернись оно к поэтам в своем научном обличье, могло бы породить поэзию еще прекраснее. В качестве примера призову на помощь менее возвышенный жанр — научную фантастику. Жюль Верн, Герберт Уэллс, Олаф Стэплдон, Роберт Хайнлайн, Айзек Азимов, Артур Кларк, Рэй Брэдбери, а также многие другие использовали образную художественную прозу, чтобы показать романтику научных тем, иногда умышленно увязывая последние с мотивами из античной мифологии. Лучшие образцы научной фантастики — это, по моему мнению, важное самостоятельное литературное направление, которое иные литературоведы высокомерно недооценивают. Далеко не один уважаемый ученый впервые проникся тем, что я называю духом изумления, через увлечение научной фантастикой в раннем возрасте.

В самом нижнем сегменте рынка научной фантастики этот дух эксплуатируется в пагубных целях, но и там связь с мистической и романтической поэзией все еще различима. По меньшей мере одно из крупных религиозных движений, сайентология, было основано писателем-фантастом Л. Роном Хаббардом (чья страница в «Оксфордском словаре цитат» гласит: «Если вы действительно хотите заработать миллион… кратчайший путь — создать свою религию»). Покойные приверженцы культа «Небесные врата» вряд ли знали, что это словосочетание дважды встречается у Шекспира и дважды у Китса, зато знали всё о сериале «Звездный путь», которым были одержимы. Язык их веб-сайта представляет собой дурную пародию на неверно понятую науку вперемешку с плохой романтической поэзией.

Увлечение сериалом «Секретные материалы» часто защищают как безобидное — ведь в конечном счете все это не более чем выдумка. Если смотреть с таких позиций, подобная защита выглядит вполне честной. Однако мы вправе подвергать нападкам регулярно повторяющиеся выдумки — мыльные оперы, детективные сериалы и тому подобное, — если они систематически демонстрируют односторонний взгляд на мир. В «Секретных материалах» два агента ФБР каждую неделю сталкиваются с какой-нибудь загадкой. Один агент, Скалли, стоит за рациональное, научное объяснение. Другой же, Малдер, склоняется в пользу таких версий, в которых либо имеет место сверхъестественное, либо по меньшей мере воспевается необъяснимое. Проблема «Секретных материалов» в том, что постоянно, из серии в серию, верным оказывается сверхъестественное или как минимум более близкое взглядам Малдера объяснение. Мне говорили, что в последних выпусках даже убеждения такого отъявленного скептика, как агент Скалли, начали расшатываться. Еще бы!

Но ведь это всего лишь безобидная выдумка, не так ли? Нет, по-моему, такие аргументы — пустословие. Представьте себе детективный сериал, где двое полицейских каждую неделю расследуют какое-нибудь преступление. И каждый раз у них оказывается двое подозреваемых: белый и чернокожий. Один из наших детективов всегда склонен больше подозревать первого, а другой — второго. И неделю за неделей преступником неизменно оказывается чернокожий. А что тут такого? Ведь это просто выдумка! Какой бы шокирующей ни была моя аналогия, мне она представляется абсолютно уместной. Я не хочу сказать, что пропаганда сверхъестественного так же опасна и так же отвратительна, как пропаганда расизма. Однако «Секретные материалы» систематически транслируют враждебные рационализму умонастроения, и такое влияние, в силу своей регулярности, может быть незаметным и коварным.

Еще одна выродившаяся форма научной фантастики эволюционировала в сторону толкиеновской фальсифицированной мифологии. Физики трудятся там плечом к плечу с волшебниками, инопланетные пришельцы входят в свиту принцесс, восседающих верхом на единорогах, космические станции с тысячами иллюминаторов выплывают из того же тумана, что и средневековые замки с вóронами (а то и птеродактилями), кружащимися над готическими башенками. Настоящую или расчетливо модифицированную науку автор подменяет волшебством, выбирая таким образом путь наименьшего сопротивления.

Хорошая научная фантастика не имеет дела с волшебными чарами, а исходит из того, что мир организован упорядоченно. В ней присутствует тайна, но Вселенная не капризничает и не жульничает. Если вы положите на стол кирпич, он останется там до тех пор, пока что-либо не сдвинет его с места, и будет лежать, даже если вы о нем забудете. Ни полтергейст, ни феи не вмешаются и не станут перебрасывать его туда-сюда из недоброжелательства или проказы ради. Научная фантастика может намеренно играть с законами природы, предпочтительно с каким-то одним зараз, но невозможно, оставаясь в рамках хорошей научной фантастики, отменять сам факт существования этих законов. Вымышленные компьютеры могут быть обладающими сознанием злодеями и даже, как в блестящих научно-фантастических комедиях Дугласа Адамса, параноиками; космические летательные аппараты могут искривлять пространство и перемещаться в далекие галактики, используя некую гипотетическую технологию будущего. Однако все научные приличия остаются соблюденными. Наука допускает загадки, но не магию; необычность, выходящую за рамки самого разнузданного воображения, — пожалуйста, но никакого колдовства, никаких дешевых и легких чудес. А плохая научная фантастика теряет связь даже с умеренным соблюдением законов природы, подменяя их суррогатом небрежно расточаемого по любому поводу волшебства. Худшие образцы жанра уже вплотную примыкают к литературе о «паранормальном» — еще одному праздному, незаконному порождению того чувства изумления, которое должно стимулировать подлинную науку. Из популярности псевдонауки такого рода следует, по крайней мере, что чувство изумления, хоть и растрачивается не по назначению, все же широко распространено и искренно. Это, мне кажется, единственный утешительный аспект нынешней, на заре нового тысячелетия, одержимости СМИ паранормальным: начиная с оглушительного успеха «Секретных материалов» и заканчивая стандартными фокусами, которые в популярных телешоу лживо преподносятся как попрание законов природы.

Но давайте вернемся к лестному комплименту Одена и нашему противоположному по смыслу варианту той же фразы. Почему, в самом деле, многие ученые чувствуют себя бедными викариями в компании герцогов от литературы и почему значительная часть общества тоже так их воспринимает? Студенты-естественники моего университета время от времени говорят мне (с горечью, ибо мнение ровесников играет в их среде большую роль), что их специальность не считается «крутой». Это можно проиллюстрировать и на примере бойкой молодой журналистки, с которой я познакомился в ходе недавнего цикла теледебатов на «Би-би-си». Она казалась почти что заинтригованной тем, что познакомилась с представителем естественных наук, так как, по ее собственному признанию, в Оксфорде ей не довелось узнать ни одного. Ее круг общения держался от них на расстоянии: их считали «серостью», особенно соболезнуя их прискорбной привычке просыпаться до обеда. Помимо прочих абсурдных излишеств, эти несчастные ходили на лекции к девяти часам, а потом все утро вкалывали в своих лабораториях! Великий гуманист и гуманитарий Джавахарлал Неру, как и подобает первому премьер-министру страны, которой не до безделья, смотрел на вещи более здраво: