Вокруг риторики за 365 дней. Упражнения для развития речи - Александр Кукушкин

День 2

Как и положено, начнём с истоков, ведь это логично. Или лучше начать с убийства? Говорят, убийство в начале книжки интригует. Давайте начнём с истоков и убийства.

Был такой великий русский поэт – Александр Пушкин. Однажды он решил, что нечего быть ему поэтом, и пришло время стать ему прозаиком. Так появился великий русский прозаик – Александр Пушкин. Можно сказать, Пушкин-прозаик убил Пушкина-поэта. За это Пушкина-прозаика убил некто д’Антес. Но пока Пушкин был жив, он успел сделать одну очень важную вещь. Он создал русский язык.

И с этим языком нам предстоит познакомиться.

Перед вами отрывок гениальной прозы («Участь моя решена. Я женюсь…», 1830). Нужно понять, почему он гениален. Для этого вы прочитаете его сегодня семь раз, но не подряд, а в течение всего дня. Семь раз. Читайте медленно. И читайте вслух.

Участь моя решена. Я женюсь…

Та, которую любил я целые два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством – Боже мой – она… почти моя.

Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком – всё это в сравнении с ним ничего не значит.

Дело в том, что я боялся не одного отказа. Один из моих приятелей говаривал: «Не понимаю, каким образом можно свататься, если знаешь наверное, что не будет отказа».

Жениться! Легко сказать – большая часть людей видят в женитьбе шали, взятые в долг, новую карету и розовый шлафорк.

Другие – приданое и степенную жизнь…

Третьи женятся так, потому что все женятся – потому что им 30 лет. Спросите их, что такое брак, в ответ они скажут вам пошлую эпиграмму.

Я женюсь, т.е. я жертвую независимостью, моею беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством.

Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Я никогда не хлопотал о счастье, я мог обойтись без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?

Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя, которого почти никогда не вижу. Заеду к нему – он очень рад; нет – так он извиняет меня: «Повеса мой молод, ему не до меня». Я ни с кем не в переписке, долги свои выплачиваю каждый месяц. Утром встаю когда хочу, принимаю кого хочу, вздумаю гулять – мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в окна низеньких домиков: здесь сидит семейство за самоваром, там слуга метёт комнаты, далее девочка учится за фортепьяно, подле неё ремесленник музыкант. Она поворачивает ко мне рассеянное лицо, учитель её бранит, я шагом еду мимо… Приеду домой – разбираю книги, бумаги, привожу в порядок мой туалетный столик, одеваюсь небрежно, если еду в гости, со всевозможной старательностью, если обедаю в ресторации, где читаю или новый роман, или журналы; если ж Вальтер Скотт и Купер ничего не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса, то требую бутылки шампанского во льду, смотрю, как рюмка стынет от холода, пью медленно, радуясь, что обед стоит мне 17 рублей и что могу позволять себе эту шалость. Еду в театр, отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный убор, черные глаза; между нами начинается сношение – я занят до самого разъезда. Вечер провожу или в шумном обществе, где теснится весь город, где я вижу всех и всё, и где никто меня не замечает, или в любезном избранном кругу, где говорю я про себя, и где меня слушают. Возвращаюсь поздно; засыпаю, читая хорошую книгу. На другой день опять еду верхом переулками, мимо дома, где девочка играла на фортепьяно. Она твердит на фортепьяно вчерашний урок. Она взглянула на меня, как на знакомого, и засмеялась. – Вот моя холостая жизнь…