Колдовская музыка - Лене Каабербол Страница 9

— Я думаю… наверняка ты умеешь делать что-нибудь другое. Не только играть и петь.

Он опустил глаза и посмотрел на гитару.

— Я умею вырезать из дерева, — сказал он. — Я… когда-то у меня это неплохо получалось.

«Быть хорошим плотником совсем не зазорно», — подумала я. Правда, при этом у него не будет таких доходов, как у поп-звезды.

И потом мне вспомнилась песня, которую он сочинял. О возвращении домой.

— Кид, — сказала я. — Ты не мог бы рассказать, откуда ты?

Он взглянул на меня с беспокойством.

— Из места под названием Бард, — ответил он.

— И как там?

— Чудесно. — с грустью ответил он. — Там очень много музыки. Каждый играет на каком-нибудь инструменте, а то и на нескольких, каждый поет… Все живут и дышат музыкой, с самого рождения и до смерти. Бард построен на музыке, — говоря это, он делался все печальнее и печальнее.

— Похоже, это отличное место, если ты музыкант.

Он грустно улыбнулся.

— Вот именно — если ты Музыкант, — и снова он особым образом выделил это слово, будто произнес его с большой буквы.

— Тогда почему ты не вернешься туда? Он внезапно встал.

— Не могу, — был ответ.

— Почему?

— Не могу, и все. К тому же я все равно не Музыкант.

— Шутишь? Ты лучший музыкант, какого я слышала.

Он молча покачал головой.

— На самом деле — нет.

— Кид… а где это — Бард?

— Далеко.

Я не могла не спросить. Если я ошибаюсь, пусть он считает меня сумасшедшей. Но я должна знать.

— Далеко — это… где? В другом мире?

Он застыл. Обернулся. Пристально посмотрел на меня.

— Откуда ты знаешь?

Есть! Я вздохнула. Потом улыбнулась самой располагающей улыбкой.

— Знаешь что, Кид… Пора тебе познакомиться с моими подругами.

Нам не сразу удалось убедить его, что мы кое-что смыслим в перемещении по другим мирам. И даже после этого он продолжал твердить, что мы не сумеем ему помочь. Никто не сумеет.

— Почему? — спросила Хай Лин.

Он снова посмотрел на гитару и вдруг покраснел от стыда.

— Я… я изгнанник. Я совершил Проступок.

Совершил проступок? На мой взгляд, в этом нет ничего серьезного. Ну, допустим, нарушил правила уличного движения или еще что-нибудь в этом роде.

— Если не хочешь, можешь не рассказывать, — сказала Вилл.

«О, расскажи, расскажи! — мысленно взмолилась я. — Я хочу знать!»

Он вздохнул.

— Когда вы узнаете, то не захотите мне помогать, — с уверенностью сказал он.

— Почему?

— А почему вообще вы должны мне помогать? Откуда у вас такой интерес ко мне?

— Ну… потому что… — Потому что надо помогать другим, хотела ответить я, но это прозвучало бы слишком ханжески.

— Из-за музыки, верно?

— Не совсем. — Но я не могла не признать: если бы он не играл такую музыку, не пел так красиво, то большинство людей прошли бы мимо него на улице, не обратив внимания.

— Понимаете, я не рожден с музыкальным талантом.

— В этом и есть твой проступок? — спросила Корнелия.

— Нет. Но на Барде нелегко жить, не имея музыкального дара. Вы там не были, вы не знаете… Музыка там кругом, везде, во всем. А я не умел играть. Сколько я ни старался, мне говорили: ты поешь фальшиво, не чувствуешь ритма… Я почти все делал неправильно и даже не слышал этого. Потому что у меня не было слуха. Я таким родился. Однако люди были добры. Говорили мне, что это не имеет значения, что у меня хорошо получаются другие вещи. И правда, многое получалось. Но, понимаете, по сравнению с музыкой все остальные дела не имеют значения… Мой отец — Музыкант. Он завоевал этот титул одним из самых молодых. Мне было невыносимо горько разочаровывать его.

— И что ты сделал? — тихо спросила Тарани.

— Я пошел… в запретное место. В Круг Тишины, — на последних словах его голос задрожал и чуть не угас. Он отрывисто вздохнул и продолжил, видимо, решив, что мы должны услышать самое худшее: — Говорят, если там загадать желание, иногда оно сбывается. И я захотел… всей душой захотел сделать так, чтобы отец мною гордился. И… Ания тоже.

— Кто она? — спросила я, хотя обо всем уже догадалась по его голосу.

— Девушка. Очень красивая. Я хотел жениться на ней. И боялся, что она за меня не пойдет, если я не буду Музыкантом. — Его пальцы, блуждавшие по струнам гитары, извлекли тихий одиночный аккорд. Вдруг я догадалась, что волосы у Ании были темные. Цвета полуночи, как этот звук. — И я пошел далеко в леса, туда, где Круг. Лег на черные камни под разрушенным сводом. И уснул. А когда проснулся, солнце уже садилось, но я знал — идти домой еще рано. Сначала надо было кое-что сделать.

Он замолчал. Одна его рука поглаживала черное дерево гитары. На этот раз он не касался струн, но в воздухе все равно звенела еле слышная призрачная музыка. Наверное, отзвуки.

— Что? — спросила я наконец, сгорая от нетерпения. — Что ты должен был сделать?

— Ее, гитару. Из черного дерева обрушенного свода.

Он произнес это так тихо, что я еле разобрала слова.

— Ну и что? — поторопила я его.

— При свете луны работа заняла у меня всю ночь. Наутро был готов корпус гитары. Струны я купил у мастера, изготовляющего музыкальные инструменты. Но все остальное было принесено из Круга Тишины. И тут, внезапно, я начал играть. Первое время мне приходилось скрываться, делать вид, что я медленно делаю успехи. Произошло чудо. Будто открылась запертая дверь. Я наконец понял, о чем говорят все остальные. Это было… как будто я родился глухим и вдруг стал слышать.

Радость открытия, будто луч света, пробилась сквозь печаль, наполнявшую его слова. Я невольно взглянула на гитару. И все из-за нее? Невероятно. Даже если она и вправду принесена из этого… как он его назвал? Круга Тишины.

— Они назвали это Поздним Пробуждением. Говорили, что это чудо. Но в конце концов выяснили, почему произошло это чудо. Старейшины ввели меня в Круг Гармонии и устроили суд. Они сказали, что я нарушил Закон Музыки. Что я сотворил Чудовище. И за это должен быть изгнан. Они открыли проход между Струнами Бытия и ввели меня в него. А чтобы я не вернулся, посадили там Страж-зверя. Путь закрыт. Я не могу вернуться домой. — Его пальцы снова пробежали по струнам и извлекли аккорд, полный горя и одиночества. Карие глаза, поняла я. У Ании были карие глаза.

— Вот так, теперь у меня есть музыка, — молвил он наконец. — И больше ничего.

Наступила тишина, глубокая и тревожная. И в эту тишину вломился Ал Гатор со своими головорезами.