Многие знания — многие печали - Анна и Сергей Литвиновы Страница 9
Многие знания — многие печали - Анна и Сергей Литвиновы читать онлайн бесплатно
Ознакомительный фрагмент
Интересно, что мы с Варей оба много работаем, и я сперва опасался, что это станет преградой для нашей совместной жизни – как случилось с моей первой девушкой, Наташей Нарышкиной [2]. Но нет, оказалось, с Варварой все наоборот: когда мы подолгу находимся врозь, оба начинаем скучать, а не ревновать, потом встречаемся и не можем наговориться. Правда, надо заметить, что я рассказываю ей о своей работе практически все, кроме имен клиентов, а она посвящает меня в свои дела очень и очень дозированно – за вычетом того, что составляет предмет государственной или военной тайны. Но, главное, в своем общении мы с ней не надоедаем друг другу. Хотя иногда, бывает, схлестываемся не на шутку.
Так и в последний наш совместный выходной. Варя вдруг начала меня подначивать тем, что засомневалась в моих способностях. «Ты, – говорит, – Данилов, трудишься в льготных условиях, люди к тебе приходят излить душу, они к общению с тобой открыты и готовы, поэтому ты к ним в нутро легко залазишь. А ты попробуй, поработай в условиях противодействия, когда пациент блоки ставит и активно сопротивляется. А ведь блоки против таких, как ты, учат ставить даже в школе полиции, я не говорю о других спецслужбах. Вот я, например – неплохо знаю, как от тебя защититься и тебя провести». Короче, завела она меня, вызвала на спор, на слабо взяла. Я сам первый предложил: «Давай проверим. Попробуй защитись!» В итоге договорились, не шутя, поставить опыт: она будет сопротивляться моему воздействию, а я стану ее раскалывать. Оборудования для опыта долго искать не пришлось – оно в каждой семье имеется. Мы взяли колоду карт, и я стал сдавать ей по одной, рубашкой кверху, Варя смотрела, что за масть, красная или черная, была непроницаема – а я пытался отгадать. И что вы думаете? Из ста попыток я отгадал цвет, красное или черное, только в пятидесяти семи случаях! Пятьдесят семь процентов совпадений – это, конечно, не ровно половина, как получилось бы, если б я вовсе ничего не умел. Но, согласитесь, не слишком впечатляющий результат для человека, который, как я, деньги зарабатывает в качестве экстрасенса.
Результаты нашего доморощенного эксперимента меня всерьез завели, и я решил после того субботнего вечера больше практиковаться в условиях, когда собеседник активно сопротивляется моему воздействию. Дело Баринова стало первым после нашего с Варварой спора. Однако в его эго художника я проникал легко, он мне не сопротивлялся и даже не замечал проникновения, а я видел, что он весь открыт для меня и не держит внутри роковых тайн.
Так как дома в тот вечер меня, увы, никто не ждал, я улегся на кожаную кушетку в своем кабинете и решил порассуждать. Да, у меня все дела необычные и не похожи одно на другое. Но столь странного, я чувствовал, до сих пор точно не было. Потому что Баринов хоть и был весь распахнут, у меня после встреч с ним даже крохотной зацепки не появилось: в чем дело и кто (или что) виноват (виновата).
Данилов посоветовал мне зарисовывать свои воспоминания. Что ж, идея пришлась мне по вкусу. Я всю жизнь работаю по принципу: пишу, что хочу и когда хочу – тем и счастлив. Хотя далеко не богат. Предложение экстрасенса меня завело, и тем же вечером я сделал два наброска. Первый я назвал: «Автобус».
Старый «пазик» везет нашу блатную бригаду на работу. Трудимся мы в городе Зурбаган (бывшее Богорадово). Зурбаган возвели (нам так сказали) комсомольцы – такие же, как мы, молодые ребята, сразу после войны – первый колышек вбили летом сорок пятого. Разумеется, ударная комсомольская стройка не могла называться в религиозном ключе – Богорадовым, и городок переименовали в честь населенного пункта из гриновских произведений. Может, в переименовании сказалась вечная советская паранойя – Зурбаган, как я помню, у Грина город портовый, а этот, реальный, расположен был – неделю скачи, ни до какого моря-океана не доскачешь. Кругом степи, ковыль да бурьян.
Лет через десять после нашего отряда, в перестройку, выяснится, что ударные комсомольцы были не главной рабсилой на строительстве города. Главным образом его строили зэки и пленные немцы. Тогда же стало известно, что здесь есть очень секретный атомный комбинат, о котором никто из нас не знал. Мы трудились в городе. Хотя бригада блатная, не скажешь, что работа не бей лежачего: мы машем лопатами, ломами, орудуем отбойными молотками: копаем, бетонируем, рушим. Однако я помню, что комиссар отряда недвусмысленно сказал мне: трудового героизма и особых результатов от вас никто ждать не будет. Наверное, моим коллегам по бригаде он шепнул то же. Главное, его задания исполнять – то есть по вечерам петь, играть, рисовать. Поэтому и Пит Горланин нас особенно не гонял. Но все равно, если вдруг днем бьешь баклуши, начальству на глаза лучше не попадаться – даже комиссару. Дисциплина – прежде всего.
Из лагеря в город на работу и обратно нас возили на автобусе. И вот мой набросок: нутро старого «пазика», Пит помещается на переднем сиденье вполоборота – лицо повернуто к нам (и к зрителям). Он вальяжно полулежит, облокотившись на борт и окно автобуса и положив одну ногу вдоль сиденья. Сзади него помещаются артисты: Селиверстов и Марцевич. Через проход – музыканты: Кутайсов и Пильгуй. А я сразу за ними, в одиночестве. Где Харченко, я понятия не имею. Не поместился – ни в моем сознании, ни на рисунке. Одеты все мы в черные уродливые комбинезоны и тяжелые ботинки. Спецодежду нам выдают. Еще имеются оранжевые каски – нас во имя соблюдения техники безопасности заставляют их носить, даже когда мы работаем в чистом поле. Я думаю, на моем рисунке мы едем с работы – по утрам мы гораздо менее расслабленны, более скучны и собранны. Кто-то дремлет, особенно часто Марцевич с Селиверстовым. Да, по утрам не до разговоров, и Пит сидит спросонья, не развалившись величаво, а нахохленно. Зато по пути назад мы трындим обо всем. Должен заметить, что интеллектуальный уровень моих друзей, несмотря на то, что они гораздо старше меня, довольно пещерный. К примеру, только от меня они услышали о существовании таких, скажем, художников, как Дали и Мунк. Да и о том, что Моне и Мане – оказывается, два разных человека. О наличии писателей с диковинными именами Сартр, Камю, Кафка их тоже просветил я.
Когда мы возвращаемся вечерами с объекта в лагерь, я веду порой просветительские беседы. Марцевич и Селиверстов реагируют обычно непосредственно: где надо смеются, переспрашивают. Пильгуй рассеянно смотрит в окно, и непонятно даже, слушает ли. Кутайсов и Пит себе на уме: делают вид, что и без того все (или почти все) знают.
И вот какое ощущение надо передать в будущей картине – не знаю, удалось ли в эскизе: мы все очень молоды. Ужасно, непозволительно юны. Мне восемнадцать, а Марцевичу, Кутайсову и Питу по двадцать два, но мне тогдашнему они кажутся стариками. И вот, не успели мы глазом моргнуть, все мы, включая меня, возмужали и даже состарились. Более того – никого, кроме меня, больше нет на свете. Да и мне непонятно сколько осталось.
Однако чаще в автобусе солирует Питер. Его основная и, кажется, единственная тема – бабы. Причем – это видно – он не врет и не приукрашивает, как любят делать многие парни. Незримый аромат правды присутствует во всех его историях про одноклассниц, однокурсниц, старшекурсниц, пионервожатых, медсестер и даже преподавательниц, врачей и работниц торговли. Он сластолюбец, у него полные, красные, влажные губы и ямочка на подбородке. Однако определенное джентльменство свойственно и ему, он никогда не называет имен своих пассий и даже намеков, кто они, никаких не делает. Парни порой задают ему вопросы, ржут или комментируют – я сижу тихо, мне совершенно нечего рассказать о собственных постельных подвигах, вдобавок я слушаю о похождениях Горланина с напряжением и холодноватым ужасом: а вдруг он сейчас расскажет про Лидию? Тогда я убью его. Однако нет, в многочисленных незнакомках трудно опознать ее, жутко предположить, что и она успела стать одной из его побед.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии