Две причины жить [= Последняя песнь трубадура ] - Евгения Михайлова Страница 8

Так началось их странное сотрудничество, его великая зависимость. Сергей получал такое наслаждение, принимая участие во всех ее делах, иногда очень опасных! Такое наслаждение от того, что они близко стояли, сидели, ели, шептались, что большего, казалось, не хотел. Большее могло стать для него катастрофой. И не только потому, что он был нормально, вполне счастливо женат. Сергей не думал, что может значить для Дины больше. Но однажды большое случилось. После очередной лихой победы в безнадежном деле их обоих охватило чувство безграничной свободы… С этим чувством невозможно было расстаться. И он рассказал о своих занятиях фотографией, предложил посмотреть работы в мастерской, которую тогда делил с другим приятелем. Они купили какой-то еды, вина, вошли и остро почувствовали, что впервые остались абсолютно одни. Сергей крепко прижал ее к себе, поцеловал требовательно, почти жестоко. Если бы оттолкнула его, он бы не смог с собой справиться. Но она этого не сделала. Она отдалась ему нежно, трепетно, без стонов, любовных слов, судорожных объятий. Просто раскрылась в страсти, как благоуханный цветок, и в минуты особого наслаждения прерывисто вздыхала, закусив губу. Ночь остановилась. Они приходили в себя, говорили, ели, плескались под умывальником и вновь проваливались в любовь. Сергей был потрясен как художник. Если отводил от нее взгляд, боясь надоесть, то продолжал смотреть украдкой. У нее оказалось тело богини. Идеально пропорциональное, с высокой грудью, полными, тугими бедрами. А лицо… Это подарок бога мужчинам. Прелестный овал, большие зеленоватые удлиненные глаза, яркий, чувственный, удивительной формы рот, золотистые волосы. Она умылась, стерла краску с ресниц и стала еще ярче. Утром им до смерти захотелось искупаться — ванной в мастерской не было. Сергей нашел в тумбочке большое полотенце, и они поехали в Серебряный Бор. Дина вышла из воды, закуталась в полотенце и села сушить волосы, как Аленушка на берегу. Сергей ее сфотографировал. Это и был его самый знаменитый снимок — «Девушка у реки».

Больше между ними никогда ничего не было. Потом настала расплата за праздник.

Андрей Владимирович вошел в один из маленьких уютных холлов своей клиники и приветливо кивнул дежурной сестре:

— Добрый день, Танечка! Как новенькая, Синельникова?

— Хорошо, Андрей Владимирович. Отдыхает. Врачи по списку ее смотрят. Кушает хорошо.

Он открыл дверь пятой палаты. Это оказалась крошечная комнатка с деревянной кроватью и тумбочкой у окна. Тамара лежала на высоко взбитых подушках. Она не спала и не читала. Просто наслаждалась покоем, уединением, передышкой.

— Здравствуйте, Тамара Ивановна, я главврач, профессор Николаев. Андрей Владимирович.

Она заметила, что главврач — высокий и, как говорят женщины, интересный мужчина.

— Очень приятно. Я хотела вас поблагодарить. Здесь очень хорошо, внимательный персонал.

— Я рад. Специалисты познакомили меня с результатами вашего осмотра и анализов. И пришли к выводу, что болезнь не так запущена, как мы боялись, что вполне могло быть в подобных условиях. Вы хорошо держитесь. В болезни это очень важный фактор, как и в жизни вообще.

— Я спортсменка.

— В ближайшее время я сообщу вам день операции и познакомлю с хирургом, который будет оперировать.

— Андрей Владимирович, мне бы очень хотелось, чтобы не сразу на стол: пару дней, если можно. Немножко настроиться…

— Разумеется. Не можно, а нужно. И не пару, а сколько потребуется. Ничего горящего. Кстати, мне звонили из Комиссии по гражданским правам: вам наняли сиделку. Приступит к работе в день операции. И еще. Вы можете на нас рассчитывать. Мы пойдем навстречу вам и вашим друзьям. Цель мне ясна.

После ухода главврача Тамаре принесли обед: куриный бульон, почти домашнюю котлету, компот и яблоко. Она второй раз за день приняла душ в закутке своей палаты за занавеской. Одна! Полистала светский журнал, который дала ей Таня. Особняки, безумные квартиры, приемы, наряды, семейные идиллии…. Прямо Лос-Анджелес, а не Москва.

Вечером ей принесли чай с лимоном и тосты с сыром. И то и другое горячее! Неужели так бывает? Она не знала, что повариха Надя весь день готовила сначала для нее, а потом для других больных. Готовила и всхлипывала, бормоча: «Детей сейчас нет. Есть только сволочи».

Тамара открыла перед сном окно (без решеток), вдохнула вечерний воздух начинающегося лета и погасила свет. Ей дали импортное легкое снотворное из запасов главврача. Она сладко зевнула, потянулась, вспомнила, как заботливо сестричка Таня подоткнула ее одеяло, погладила руку тонкими розовыми юными пальцами… Вдруг страшный спазм стиснул грудь. Тамара натянула на голову одеяло, уткнулась лицом в подушку и глухо завыла. Как недобитый зверь. У дочери Вики такие же пальцы. На других воспоминаниях она, кажется, поставила крест. Но сколько слез! Неужели у нее остались слезы? Так закончился первый день свободы Тамары Синельниковой.

Голдовский рассматривал снимки, принесенные Сергеем. Какие-то сразу отложил в сторону. Фотографии Наташки отобрал и стал внимательно разглядывать.

— Вот есть это у тебя. Как будто смотришь репродукции хороших картин. Рука мастера. А девчонка забавная.

— Не то слово, Виктор Петрович.

— Я беру несколько снимков. Два поставлю на внутреннюю сторону обложки — в начало и в конец. Почему название не придумал? «Девочка». А что? Это неплохое название.

Голдовский выбрал снимок, на котором Наташка испуганно прикрывается платьем, и еще один: у стола с пустыми бутылками, консервными банками она стоит, выйдя из душа, и вытирает полотенцем ногу, поставив ее на стул.

— Ну что ж. Оплата, как договаривались, сразу, — редактор написал сумму на бумажке. — Иди в бухгалтерию.

Из бухгалтерии Сергей вышел богаче на две с половиной тысячи рублей. Хрен придумаешь, куда прежде сунуть такие деньжищи. Последние пятьсот долларов он утром отвез Дине. Но их вроде Комитет возместит, в какой-то степени. Теперь — другой долг чести. Честь — это богатство бедного человека. Сергей набрал по мобильнику номер Наташки. Ответил приятный женский голос, то есть не ее.

— Можно Наташу Боброву?

— А кто ее спрашивает? — спросил голос менее приветливо.

— Фотограф. У меня ее гонорар за снимки.

— И сколько? — спросил голос враждебно-насмешливо. — Можете мне сказать, я ее мама.

— Да не очень много.

— А ей нужно много, этой дряни! Потому что она обварила кипятком моего любовника. И он сейчас требует двадцать тысяч. В противном случае посадит ее к чертовой матери. И будет прав. Вот какой у нее должен быть гонорар.

Трубку шваркнули. «Да, — изумленно подумал Сергей, — не так уж трудно — узнать руку мастера».

Лариса Кольцова пила кофе в баре «Останкино». Ей очень хотелось, чтобы кто-нибудь из приятельниц к ней подсел. Не то чтобы язык чесался откровенничать. Просто намекнуть, загадочно скрыть… Вот то, что требуется. Светка Орлова, сексуально озабоченная, завистница и сплетница, машет ей рукой от стойки. Лариса радушно показала на стул рядом с собой. Светка плюхнулась, положив на стол штук пять пирожных.