Экслибрис - Росс Кинг Страница 77

— Что это, сэр? — Монк наклонился над моим плечом.

— Ракушечник, — сообщил я ему после краткого исследования. — Известняк.

— Известняк? — Вконец озадаченный, он громко вздохнул. — Из какого-то карьера?

— Нет, не из карьера. С моря. Вот видишь? — Я сдул немного почвы, чтобы показать ему крошечный кусочек, похожий на костяной осколок. — Он образуется из прессованных ракушек — оттуда и название.

Он потрогал пальцем грязь.

— Чтоб мне провалиться, сэр. Как же могли попасть сюда эти осколки? Вы считаете, что их принесли?..

— Вот именно. — Я выпрямился, все еще рассматривая мелкие крошки почвы на ладони. — Ракушечник используется при строительстве дорог, — пояснил я. — Подъездных аллей перед особняками и так далее. Его, должно быть, принесли сюда на подошвах обуви.

Кивнув, Монк продолжал с серьезным видом смотреть на меня, словно ожидал каких-то дальнейших объяснений, от которых я уклонился. Немного погодя я отряхнул грязь с ладоней и постоял перед забранным ставнями окном. Было уже почти восемь утра. Я смотрел, как утренний солнечный свет, просачиваясь сквозь щели ставен, ложится полосками на пол сзади меня и вытравливает длинные тени на мостовой. От этих ярких световых полос у меня защипало в глазах, и колющая боль отдалась в затылке. Но я наклонился вперед и — точно так же, как поступал полдюжины раз за прошедшие два дня, — повертев головой направо и налево, окинул пристальным взглядом всю дорогу. Обычное утреннее движение с привычной какофонией громких голосов, цоканья лошадиных подков, звяканья отпираемых засовов и решеток. Перед лавками материализовались подмастерья с метлами и принялись мести пятна солнечного света.

Глядя на разворачивающуюся сцену, я почувствовал щемящую боль в груди. Это было мое любимое время дня, время, когда я распахивал ставни, опускал тент, протирал воском прилавок и книжные полки, чистил камин и разжигал огонь, приносил чайник с водой, чтобы приготовить первую чашку утреннего кофе, и потом, удалившись за прилавок, с радостью ждал, когда первый из моих покупателей откроет зеленую дверь и войдет внутрь. Но сегодня утром я заподозрил, что этот ритуал никогда уже не будет таким, как прежде. Еще неизвестно, озадаченно думал я, кто может появиться на мосту нынче утром и открыть дверь магазина? Кто еще подстерегает меня, какая злая сила, наделенная тайным могуществом, прячется за дверями и стенами соседних домов, следя за моей зеленой дверью и выжидая очередного удобного случая? Ведь я не сказал Монку, что ракушечник покрывает подъездные аллеи и дорожки во дворце Уайтхолл — именно ракушечник хрустел у меня под ногами, когда я пробирался к архивам казначейства. Мои мрачные мысли прервал громкий скрежет; потом задребезжали стекла, и под моими ногами предупреждающе задрожали балки каркаса. Скосив глаза, я увидел сквозь дощечки ставен, как разводной пролет поднимается к небу, словно деталь огромных заводных часов, протянувших свою черную тенистую стрелу к фасаду лавки. На проезжей части наступило привычное затишье. Телеги и повозки скапливались около «Редкой Книги», а дюжина светло-желтых, наполненных ветром парусов величаво проплывала сквозь образовавшийся проем. Через несколько минут последний парусник вышел из-под моста. Затем заскользили и натянулись на шкивах канаты, деревянные зубцы сошлись вместе, балки под полом задрожали, и мост опустился на место, издав очередной старческий стон. Движение перед «Редкой Книгой» возобновилось, и, как обычно в этот час, над булыжником разнеслись шумная брань, назойливый скрип и грохот.

Да, начался обычный день. Но я вдруг понял, что не смогу участвовать в сегодняшней привычной жизни, что не смогу открыть свою лавку, что впервые за долгую трудовую жизнь я уклонюсь от своих обязанностей. Ибо мой маленький корабль не приближался, как я думал, к спокойной родной гавани, а мчался на всех парусах невесть куда, без карт и компаса. Чуть позже, карабкаясь наверх по винтовой лестнице и придерживаясь за стену, чтобы не упасть, я понял, что «Редкая Книга», служившая мне надежным убежищем все эти двадцать лет, стала теперь небезопасной.