Печать Медичи - Тереза Бреслин Страница 76

Я вернулся в Павию тем же путем, каким приехал.

По всем большим дорогам, которые вели на север, шли войска: впереди колонна пехотинцев, за ней — вереница обозов.

Замечая издалека такую колонну, я поворачивал лошадь на запад от дороги и объезжал колонну полями. По мере приближения к Павии все чаще мимо меня проносились гонцы, обычно одетые во французскую форму. Уже у самых стен города я наткнулся на небольшой отряд наемников, вольно расположившихся на привал. Лошади их паслись неподалеку.

Увидев меня, кондотьеры вскочили на ноги, а их капитан, на вид грубоватый и мрачный человек, начал разглядывать и меня, и мою лошадь. Он махнул мне рукой, подзывая.

— Эй, ты! Сюда! — заорал он, поднял винный кубок, инкрустированный драгоценными камнями, и показал мне. — Смотри, какие богатства тебя ждут, если поедешь с нами! Золото! Бабы! Жизнь, полная приключений! Что еще нужно доброму молодцу вроде тебя да еще с таким отличным конем?

— Давай быстрей к нам!

Я коротко поздоровался и покачал головой. Радуясь тому, что впереди уже маячат городские башни, я пришпорил коня.

Хотя уже близилось время ужина, улицы Павии были запружены народом. Особенно много людей собралось в районе Понте Коперто и на набережных. Прибыв в университет, я увидел, что происходит что-то необычное: многие студенты прекратили занятия и собираются уезжать. Фелипе тоже паковал вещи.

— Говорят, Папа повернул против французов, — сказал мне Фелипе. — И заключил союз с венецианцами.

— Как с венецианцами?! — воскликнул я. — А я-то думал, что Папа считает Венецию своим врагом!

— Только тогда, когда Венеция претендовала на Романью, — пояснил Фелипе. — А теперь Венеция согласилась вывести войска из всех тех городов, которые Папа считает своими.

— Французы сочтут, что их предали, — продолжал я недоумевать. — Неужели вы думаете, что даже сам Папа Юлий рискнет вызвать гнев короля Людовика?

— Похоже, что так, — пожал плечами Фелипе. — В любом случае Павия оказывается очень небезопасным местом.

— Она лежит на главной дороге, связывающей юг и север, и, несмотря на все свои башни, недостаточно укреплена для того, чтобы выдержать настоящую осаду. Мы возвращаемся в Милан.

— А что будет с французами в Миланском дворце? — спросил я.

Фелипе развел руками:

— Не знаю.

Атмосфера в Милане была напряженной.

И она отражала настроение всей страны. Правители итальянских городов-государств боялись папских армий и желали обезопасить себя, признав власть Папы. Лишь Феррара отказывалась сделать это. Герцог Альфонсо заявил, что семейство д'Эсте не будет платить Риму церковную десятину и сам он не потерпит, чтобы кто-то вмешивался в дела его правления. Поговаривали, что одной из причин стойкости Феррары была всеобщая уверенность в том, что неукротимая герцогиня Лукреция Борджа ни за что не отдаст государство никакому захватчику. Вместе со своими придворными дамами она лично участвовала в строительстве баррикад у городских стен.

Но самая неотвратимая угроза нависла над французами. Папа Юлий объявил, что Италия должна избавиться от иноземцев, и при этом назвал всех иноземцев варварами.

Варварами! Французов? Как можно? Я тут же подумал об изяществе и утонченности их двора. Об изысканных манерах, продемонстрированных Элизабетте французским капитаном Шарлем д'Анвиллем во время их первой встречи, когда он целовал ее огрубевшие от повседневной работы руки. Вряд ли французов можно было назвать варварами.

Как-то раз я встретил Шарля прогуливающимся у самого дворца, у ворот Порта Тоза. Французских военных уже не так часто можно было встретить на улицах, как раньше, а если они там и появлялись, местные жители старались их избегать. Но мне Шарль нравился. Он сдержал свое обещание и периодически писал Элизабетте, а кроме того, послал ей скромный подарок в благодарность за обед в деревне. Разумеется, я, ни секунды не думая, заговорил с ним.

— Как может Папа противостоять вашей армии? — спросил я. — Ведь она — самая могущественная во всей Европе.

— Он собирается использовать швейцарцев, — ответил Шарль. — А те — лучшие наемники в мире. Война — их основное занятие. Можно сказать, их образ жизни. Они переносят самые суровые зимы, отправляя мужчин воевать по найму.

— Папа хорошо знает это, ведь его личная гвардия в Ватикане тоже сформирована из швейцарцев.

Обо всех этих военных делах я имел лишь самое смутное представление, но зато понимал, что Франция гораздо больше Швейцарии. А значит, там больше солдат и больше денег, чтобы платить им. Так я и сказал Шарлю.

— Вы забываете о Неаполитанском королевстве, — ответил он. — Оно наводнено испанскими войсками. Если Папа Юлий обратится к ним за помощью, тогда французы, как и все те, кто еще сопротивляется Папе, будут окружены.

— А вы не боитесь?

— Конечно, боюсь. Но на войне я чувствую, что живу, понимаете, Маттео? Для меня война — это жизнь, даже если для вас это не так. — Он помолчал. — Хотя Паоло хочет взять вас к себе в солдаты. Вы знаете об этом?

Я кивнул.

— Он приходил ко мне в казармы, хотел поговорить со мной и с нашим командиром. Спрашивал, согласимся ли мы нанять вооруженный отряд.

— Но сейчас дядя прикован к постели, и он не может оставить Элизабетту одну, — сказал я.

В студии маэстро у площади Сан-Бабила за столом, как правило, говорили о политике, но теперь, когда Папа Юлий перешел к активным действиям, эти разговоры переросли в горячие споры.

— Он хочет сделать Италию безопасной страной! — объявил как-то раз Фелипе.

— Но его огонь гаснет, — возразил Грациано. — Он стареет. Воин слабеет.

— Что делает его лишь более дерзким, — заметил на это хозяин.

Герб Сфорца начал все чаще появляться на стенах Милана.

Это проявляли себя многочисленные сторонники сына герцога Лодовико, который жил в изгнании с тех пор, как французы свергли его отца. Начались нападения на французских солдат. После того как один солдат был заколот, французы казнили троих миланцев. Возникла угроза того, что французский гарнизон в Милане будет отрезан от тыла. Папа Юлий приказал швейцарцам занять север Италии, чтобы перерезать дороги между Францией и французскими войсками в Милане.

Я помог Франческо Мельци распаковать багаж, привезенный нами из Павии. Он в изумлении рассматривал рисунки, сделанные во время занятий в анатомическом театре. Когда он увидел, как их много, то заметил с иронией:

— Вы уезжали с двумя коробками, а вернулись с четырнадцатью!

Потом он обратился к Фелипе: