Змеиная верность - Анна Акимова Страница 7

Женщин профессор считал существами низшими, студенток поедом ел и любил приговаривать с веселой брезгливостью:

– Папильотки, шпильки, менструальные психозы! Нет, им еще и высшее образование подавай!

Таких образчиков анально-генитального юмора у него было множество, и он щедро осыпал ими студентов. Парни выходили после экзамена с пылающими ушами, девчонки в слезах. Одна знакомая Лизы и Людмилы признавалась:

– Я как только захожу в аудиторию, как только вижу этого осьминога, так у меня сразу паралич мозга. И головного, и спинного. Буквально коленки подкашиваются и зачетка из рук валится. Кажется, сейчас сцапает меня щупальцами своими и сожрет! А в брюхе у него холодно и скользко!

Неизвестно почему, но у Лизы при виде костлявой фигуры профессора, его маленького тонкогубого рта, холодных, безразличных глаз навыкате, жидких желто-седых волос до плеч тоже возникала эта ассоциация – осьминог! И в животе у него холодная слизь. Бр-р-р…

Начитавшиеся Булгакова студенты перед сессией горько шутили: «Аничка», мол, уже пролила масло… А срезавшихся на экзамене у профессора называли «берлиозами». И не одному «берлиозу» по воле профессора пришлось распрощаться с мечтой о дипломе.

Очевидно, кто-то из отчаявшихся «берлиозов» и решился на страшную месть. В одно прекрасное утро в мужском туалете института обнаружилась фотография профессора, намертво приклеенная к внутренней поверхности унитаза. Сверху фотография была залита прозрачным лаком, так что влага не причиняла ей ни малейшего вреда.

Возник невероятный ажиотаж. Народ толпился в очереди. Пропускная способность туалета выросла в десять раз, унитаз с портретом профессора работал с предельной нагрузкой.

Наконец, новость дошла до кого-то из преподавателей, студентов выгнали из туалета и вызвали завхоза. Тот притащил с собой двух уборщиц и некоторое время задумчиво наблюдал за их тщетными попытками содрать фотографию. Но ни механические, ни химические средства не помогли, клей держался намертво. Завхоз так же задумчиво сплюнул в унитаз, поспешно спустил воду и распорядился унитаз снять и заменить новым.

Самое интересное, что сам Аничков о произошедшем так и не узнал. Никто не решился донести. Каждый понимал, что свидетеля своего унижения Аничков не простит никогда.

Людмила дернула Лизу за рукав, возвращая к действительности.

– Смотри, Лизочек!

У входа произошло какое-то движение. Дверь отворилась, выпустила Петра Алексеевича Метельчука и вновь закрылась. Люди зашумели, потянулись к Метельчуку, но он, отвечая отрывисто и односложно, прошел прямо к той группе, где стояла Лиза.

– Петр Алексеевич, ну что там? – беспокойно воскликнула Зоя Евгеньевна.

Но по лицу Метельчука уже можно было понять, что ничего хорошего ожидать не приходится. Он безнадежно махнул рукой.

– Мертвые оба. Старик тоже… – И, неприязненно глянув на Бахрама, кивнул ему: – Магомедов, пойдемте, там змею нужно отловить.

Бахрам опустил голову и тоскливо побрел за Метельчуком.

Лиза обвела глазами своих товарищей по работе. Ужас и непоправимость случившегося проступали на их лицах в разных оттенках выражений.

В круглых зеленых глазах Людмилы стояли растерянность и жалость.

Зоя Евгеньевна скорбно поджала губы и опустила глаза.

Хмурая грусть застыла в черных глазах Саши Грачева.

Лицо Ивануткина горело гневным напряжением.

И… Лиза словно споткнулась. Показалось ей или нет? Нет, не показалось. На один краткий, но отчетливый миг выражение жестокой радости мелькнуло на бледном лице Валеры Николашина…

Следственная группа работала в институте почти до вечера, и все это время перед институтом толпился народ.

Люди переговаривались или молчали, переходили от группы к группе, привставали на цыпочки, пытаясь заглянуть в изредка открывающиеся двери, провожали глазами входящих и выходящих.

Метельчук появился снова, на этот раз он пришел за тетей Наташей и тетей Катей – работницами вивария. Нужно было покормить животных. Виварщицы не сразу решились войти. Они испытывали двойственные чувства. С одной стороны, было лестно, что никого не пускают, а их вот зовут, и жутко любопытно посмотреть что там и как. С другой стороны, было боязно глядеть на покойников. И еще страшнее было идти в подвал, где, может быть, кишмя кишели ядовитые змеи. Только после клятвенных заверений Петра Алексеевича, что змеи тщательно пересчитаны и тщательно заперты и что он сам пойдет с ними в виварий, женщины гуськом пошли за начальником.

Петраков приехал только к десяти часам, хмурый и обеспокоенный. Он быстро прошел ко входу, не остановившись около своих, только кивнув головой. После недолгих переговоров его пропустили внутрь.

Еще через час из института выполз совершенно деморализованный Бахрам Магомедов. Его сразу же плотно окружили и жадно забросали вопросами, но он, хмуро и коротко подтвердив то, что уже сказал Метельчук, снова вернулся туда, где стоял Саша Грачев. Бахрам работал в институте недавно и не успел еще ни с кем подружиться, кроме Саши. Их сближало то, что они не принадлежали ни к одной из лабораторий, а относились к общеинститутским службам. Кроме того, они сидели в одной комнате и оба увлекались шахматами.

С Сашей и теми, кто стоял рядом с ним, Бахрам был более словоохотлив. Он рассказал, что мертвый Михалыч лежит в вестибюле – похоже, как шел куда-то, так и упал. А труп Кашеваровой – в подвале, возле террариума. Террариум открыт, и одна змея действительно ползала по подвалу. Бахрам ее поймал и водворил на место, а потом его допрашивали.

Бахраму пришлось рассказывать, кем, как и когда открывается и закрывается террариум, кому известен код замка, когда он сам в последний раз открывал террариум, могла ли змея сама вылезти, и так далее, и тому подобное.

– Спрашивают: где был ночью? С кем спал? Кто тебя видел? А кто, слушай, меня видел, когда я спал?

Бахрам мрачно водил черными глазами, топорщился щетиной, в его обычно правильной русской речи от волнения впервые появились «восточные» интонации.

Федька Макин, прискакавший вслед за Бахрамом, торчал за его плечом, блестя очками.

– Бахрамыч, а правда, могла змея сама вылезти, а? – спросил он с жадным любопытством.

Бахрам резко обернулся.

– Нет! – закричал он. – Не могло такого быть! Не могло! Матерью клянусь! Не могла гюрза сама вылезать! Эта женщина… она сама гюрзу брала! Шайтан! А мне теперь тюрьма, да?

Во двор института въехала машина-фургон, развернулась, стала подавать задом к подъезду. Люди расступились, назначение фургона поняли все. «Труповозка, труповозка…» зашелестело в толпе. Всех как магнитом стянуло ближе к машине.

Под тяжелое молчание толпы из института вынесли и погрузили в фургон два упакованных в пластиковые мешки тела.

Вахтер Егор Михайлович Савушкин и лаборантка Елена Кашеварова навсегда покинули место своей работы.