Чумная экспедиция - Далия Трускиновская Страница 51

– Отойди и не мешайся, - велел ему Архаров, выполняя приказ возницы.

Мортус Ваня ударил крюком в ворота - рядом с крестом, который начал было вырисовывать Никодимка.

Девки отозвались не сразу - и Архаров долго кричал им через забор, чтобы скорей собирались.

Когда они отворили ворота и стали выходить, он все же отошел подальше.

Малашка еле держалась на ногах - Марфа и Дунька, сами уже слабые и жалкие, вели ее под руки. За ними брела Парашка с наспех собранным узлом.

– Ой, знобит-то как, ой, знобит, - твердила Малашка. - Ой, шубку мою дайте, люди добрые…

– Не суйся, сами на фуру залезут, - остерег Архарова гнусавый Ваня. Архаров и не собирался - он внимательно следил за Левушкой.

Тот сперва, увидев девок и Марфу, окаменел. Желание кинуться на помощь к красавице Парашке могло оказаться сильнее рассудка - и Архаров был даже к тому готов, что придется останавливать приятеля силой, пусть даже добрым ударом.

Он уследил тот миг, когда Левушку сорвало-таки с места, и успел принять его в охапку.

– Архаров, пусти! - заорал Левушка.

– Через мой труп, - невозмутимо отвечал Архаров.

– Пусти! Пусти, черт! Мы будем драться! - имея в виду поединок на шпагах, восклицал Левушка.

– Вот фура отойдет - и подеремся. Тебе, Тучков, жить надоело? Девок и без нас к Самойловичу отвезут.

Тут очень кстати заголосил и запричитал Никодимка.

– Ох, матушка моя Марфа Ивановна, да на кого ты меня, сирого да болезного, покидаешь?! Ох, да гряньте, ветры буйные, над моею пропащею головушкой!…

Марфа повернулась к нему, ее явственно покачнуло, она ухватилась за край фуры.

– Ой, матушка, голубушка моя, да как же я без тебя-то, Марфушка, коли ты помрешь-то, а я-то, горький сиротинушка!… - выкликал Никодимка, оставаясь, впрочем, на немалом расстоянии от фуры.

Марфа подняла затуманенную голову.

– Пошел к монаху на хрен! - тихо, но очень внятно приказала она дармоеду.

Взобравшись на фуру, она тут же повалилась рядом с мертвыми телами, укрытыми дерюгой.

Убедившись, что девки со сводней лежат и сбежать не пытаются, Архаров подошел к мортусу Ване и протянул обещанную полтину.

– Клюжай сюда, - мортус показал на борт фуры.

Архаров ухо имел чуткое - мортус приказал несколько свысока.

– Руку подставляй, - сказал ему Архаров и вжал монету в протянутую ладонь.

– Не отмоешься.

– Отмоюсь.

С тем Архаров, не разводя дальнейших церемоний, повернулся и пошел к Левушке, оставив Ваню в чересчур сложных для каторжника размышлениях.

– Ну, шилго ли басву ждать? - спросил возница Яман.

Мортус полез на фуру и не видел, как Архаров, загородив Левушку собой от него, быстро сунул руку в карман к приятелю - за уксусным платком, и тут же стал протирать влажной тканью пальцы.

Левушка отвернулся - ему было неловко за свои вопли.

– Пошли, - сказал Архаров. - Ну что за день! Все - насмарку. Вот помяни мое слово - и старуху не сыщем.

– Да тут же она, рядом живет… - проворчал Левушка. - Только с другой стороны. Архаров, у тебя что, души вовсе нет?

– Да, я таков. Ну, веди.

Поскольку они не первый день шастали по Зарядью, то шли уже довольно уверенно. Левушка, всего дважды сбившись с пути, первым оказался у старухиной калитки - и остолбенел.

– Николаша, ты знал!

– Чего я знал, откуда знал?

На воротах возле калитки был красный крест.

– Ах, провал тебя забери… - пожелал Архаров бабке. - Нашла время болеть!

– Чума в календарь не глядит, - вступился за бабку Левушка. - Но как ты угадал?

– Говорю же - денек не заладился. Пойдем, может, того дьячка хоть поищем.

Архаров решительно зашагал прочь от калитки. Левушка поплелся за ним, нагнал, пошел вровень.

Они заговорили о необходимости отыскать дьячка - даже коли придется вломиться к нему в домишко и слушать бред, приправленный божественными рассужениями. Дьячок что-то знал - и теперь Архарову уже казалось, что знал немало.

– Ваши милости! - раздался за спиной Никодимкин голос.

– Чего тебе? - вполоборота спросил Архаров.

– А я как же?

– Как знаешь. Пришли, Тучков.

Они встали перед забором, готовые его брать приступом, и Архаров подставил замок из рук Левушке - и тут он снова услышал Никодимкин голос:

– Ваши милости! Не извольте в грязюке мараться! А вот я сейчас помогу!

Архаров, присевший, чтобы удобнее закинуть Левушку на забор, выпрямился и повернулся к Никодимке.

Тот устремился к нему трусцой, размахивая кистью и ведерком с красной краской, которые он в помутнении рассудка прихватил с собой.

– Ну, какого рожна тебе от меня надобно?

– Ваши милости, как я остался горьким сиротинкой… а детинка я справный… так и взяли бы к себе, а, ваши милости?

Левушка так и ахнул.

– Ни… Николаша… т-тебе сожитель не надобен?… - в изумлении спросил он.

– А тебе, Тучков?

Левушка помотал головой.

– Шел бы ты лесом… - посоветовал Архаров красавчику-сожителю. - Покуда я добрый.

– Я стряпать горазд! Волоса чесать! И девкам, и господам! Я к порядку приставлен! - затрещал Никодимка. - Чулки штопать, пуговицу пришить! Печку топить!

Архаров только рукой махнул и снова присел, подставляя Левушке ладони. Тот мигом оседлал забор, соскочил и побежал к калитке. Но, когда Архаров неторопливо подошел к ней, оказалось, что она была отперта и лишь для видимости прикрыта.

– Стало быть, дьячка и дома нет, - сделал он разумный вывод. - Вот ладно было бы, кабы там у него и стоял сундук с деньгами.

Вслед за Архаровым на двор вошел и Никодимка.

– А дело неладно! - заметил он. - Костер-то еле тлеет.

– И что? - не сразу понял Левушка.

– Дармоед прав. Некому было за костром следить, - сказал Архаров. - А это первый способ обороняться от чумы. Ну, пойдем, благословясь… Стой! Ты тут останься.

Архарову сделалось тревожно. Отчего - он и сам еще не знал. Коли по внутреннему ощущению - казалось, будто за домишком следят. Из щелей в заборе, из кроны низкой яблоньки, с соседских крыш… отовсюду!

Некто незримый ждал, чтобы Архаров с Левушкой вошли и увидели… а что увидели?

Может, то, что им видеть не след?

Левушка и Никодимка встали у порога с обеих сторон весьма нелепым караулом: один - в кафтане, с кружевом на груди, с галуном по переду и обшлагам, при шпаге, другой - в рубахе распояской, при ведре и большой мочальной кисти, на которой засыхала красная краска.