Пух и прах - Эд Макбейн Страница 41

Никто не знал, как будут развиваться события дальше.

* * *

Энтони Ла-Бреска и его партнер по игре в бильярд Питер Винсент Калуччи (он же Калуч, Куч или Куча) встретились в дешевом варьете на одной из боковых улочек Стэма. Был понедельник, а часы показывали семь вечера.

Ла-Бреску вели прямо от места работы – со стройки. Старые кварталы сносились, чтобы дать место новому финансовому району города. Детективы следили за объектом втроем – этот метод назывался «Алфавит». Памятуя о предыдущих неудачах, они остановили выбор именно на этом способе слежки, поскольку он являлся самым надежным.

Детектив Боб О’Брайен был буквой «А». Он шел непосредственно за Ла-Бреской. Детектив Энди Паркер (буква «Б») следовал за Бобом, ни на секунду не выпуская его из виду. Детектив Карл Капек (буква «В») шел параллельно Ла-Бреске по другой стороне улицы. В том случае, если бы Ла-Бреска неожиданно зашел в кафе или свернул за угол, Капек должен был немедленно поменяться местами с О’Брайеном, заняв позицию ведущего (А), тогда как О’Брайену, потерявшему объект из виду, предстояло занять позицию В. Кроме того, при использовании данного способа слежки объект почти не мог обнаружить, что за ним ведется наблюдение – для маскировки детективы периодически менялись местами, перетасовывая порядок следования, становясь в позицию ВБА или БВА. Это позволяло им очень долго оставаться незамеченными.

Куда бы ни шел Ла-Бреска, его уже не выпускали из виду. Поскольку слежку за ним теперь вели трое детективов, шанс потерять его даже в плотной толпе был минимальным. При большом скоплении народа Капеку следовало просто перейти улицу и продолжить движение метрах в пяти впереди Ла-Брески. В результате порядок становился бы таким: (В), Ла-Бреска, (А), (Б). На полицейском жаргоне, они «прилипли к объекту как банный лист». Детективы следовали за ним, действуя слаженно и при этом не привлекая к себе внимания. Они не обращали внимания на холод. Их не смущала непредсказуемость маршрута Ла-Брески. Создавалось впечатление, что Тони, прошагавший пешком чуть ли не полгорода, просто слонялся без цели, убивая время перед встречей с Калуччи, назначенной на семь часов.

Приятели заняли места в десятом ряду. Шоу уже началось. На сцене выступали два комика в мешковатых штанах, обсуждая аварию, в которую угодил один из них. Его машину протаранил авто-мобиль, за рулем которого сидела роскошная блондинка.

– То есть она угодила тебе прямо в выхлопную трубу? – спросил один комик.

– Ага! Прямо буферами! – ответил второй.

– Налетела буферами прямо на твою трубу?

– Ага! Чуть с корнем не вырвала!

Капек, устроившийся через проход от Калуччи и Ла-Брески, тут же вспомнил маляров, которые красили стены в следственном отделе, и понял, как же он по ним тоскует. О’Брайен устроился позади парочки. Энди Паркер занял место чуть левее Калуччи в том же ряду.

– Добрался без проблем? – шепотом спросил Калуччи.

– Ага, – прошептал в ответ Ла-Бреска.

– Че с Домом?

– Он хочет в долю.

– Я думал, он хочет, чтоб ему чутка бабла заслали, – нахмурился Калуччи.

– Это было на прошлой неделе.

– А сейчас че ему надо?

– Дележ на троих. – Ла-Бреска поглядел на кореша.

– Пошел он на хрен. Так ему и передай.

– Нельзя. Тогда он всех нас вломит.

– Как он обо всем узнал? – Калуччи потер подбородок.

– Не знаю. Но он в теме, это точно.

В оркестровой яме взревела труба. Софиты над сценой вспыхнули лиловым, а слева на занавесе при помощи света возник яркий круг. Громогласный звук трубы, сделавший бы честь герольдам прошлого, уступил место саксофону, мелодия которого будила то ли воспоминания о прошлом, то ли желание чувственных наслаждений, а может, и то и другое вместе. Из-за занавеса показалась рука в перчатке.

– А теперь, – прогремел из динамиков голос, который сопровождал тихий рокот барабанов, – впервые на сцене Соединенных Штатов прямо из Франции знаменитая танцовщица, несравненная юная леди… мисс Фрида Панцер!

Из-за занавеса появилась нога. На мгновение показалось, что она плывет в воздухе отдельно от тела. Ступня в черной туфельке на высоком каблуке пришла в движение, икра напряглась, и нога согнулась в колене. Теперь носок туфельки смотрел строго в пол. Нога стала видна чуть больше, черный нейлон чулка сверкал в свете софитов. Верх чулка был отделан бахромой, над ней – обнаженное белое бедро. Черная полоска подвязки будто вгрызалась в беззащитную нагую плоть. Зрелище заворожило сидевших в зале фетишистов, да и не только их. Оно впечатлило даже детективов. Наконец на сцену, залитую лиловым светом софитов, выскользнула Фрида в длинном фиолетовом платье с разрезами до талии. Стоило девушке сделать хоть шаг, как в этих разрезах мелькали ножки, затянутые в чулки с тугими черными подвязками.

– Ты только посмотри, какие у нее ноги, – прошептал Калуччи.

– Ага, – отозвался Ла-Бреска.

Притаившийся за ними О’Брайен тоже глянул на ножки. Они и впрямь заслуживали наивысших похвал.

– Я больше никого не хочу брать на дело, – прошептал Калуччи.

– Я тоже, – отозвался Ла-Бреска. – Но какие у нас варианты? Если мы его пошлем, он тут же рванет к легавым.

– Он так и сказал? – прищурился Калуччи.

– Ну, не прямым текстом. Так, намекнул.

– Вот сука! – с чувством выдохнул Калуч.

– Ну, так че думаешь делать? – спросил Ла-Бреска.

– Там такие бабки – мама дорогая, – покачал головой Калуччи.

– Думаешь, я не знаю?

– На хрена брать его на дело, когда мы уже сами все спланировали?

– А что нам еще делать?

– Замочим его, и дело с концом, – прошептал Калуччи.

Оркестр в яме заиграл быстрее и громче, басовито гудел барабан – и с каждым его тяжеловесным ударом на сцену лепестками астры падала очередная деталь фиолетового наряда девушки. Надрывалась труба, плач саксофона будто скользил по телу танцовщицы вместе с ее руками, фортепьяно задавало ритм ее эротичным, четко выверенным движениям, ее порханию по сцене. С лица Фриды не сходила застывшая улыбка.

– А сиськи у нее что надо, – прошептал Калуччи.

– Ага, – согласился Ла-Бреска.

Приятели замолчали.

Оркестр в яме неистовствовал, от крещендо заныли уши. Барабан гремел все чаще; труба взвизгивала, забирая все выше, и, наконец добравшись до си, позорно промахнулась мимо ноты; нетерпеливо вскрикивал саксофон; пианино тоненько, пронзительно всхлипывало где-то в верхнем регистре; звенели, сталкиваясь, тарелки; и вновь промахивалась мимо ноты труба. Софиты пришли в движение, и на сцене началась безумная вакханалия цвета и звука. Зал дышал по́том и похотью. Каждое движение танцовщицы сулило восторг греховных наслаждений – ее пляска казалась серией зашифрованных сообщений, ключ к которым был найден уже много лет назад. «Иди ко мне, красавчик, иди же, я жду тебя, иди, иди, иди!»