Подражание королю - Светлана Климова Страница 19

В начале февраля документы были на руках у Павла Николаевича. Следующим этапом предполагалось оформление отъезда в местных органах, но для этого нужно было окончательно определиться с тещей. Час разговора, который Павлуша откладывал, пока было возможно, пробил.

Вечером в субботу, когда вся семья уже должна была собраться дома, Павел Николаевич возвращался из центра, где провел несколько часов в кофейне в обществе старой приятельницы, работавшей на местном телевидении. Приятельница, известная в узких кругах своей агрессивной сексуальностью и презрением к гигиене, а также тем, что отцы трех ее малолетних отпрысков остались инкогнито (кое-кто, впрочем, называл звучные в городе имена, но без всяких оснований, ориентируясь лишь на отдаленное сходство), примкнула теперь к какому-то модному либеральному женскому движению и без умолку несла надоедливую феминистскую чушь, успевая при этом по старой памяти делать собеседнику авансы. Занятый своими мыслями, Павлуша, однако, ее усилий не замечал, и разочарованная приятельница наконец умолкла и засобиралась.

Расстались они крайне недовольные друг другом. Павел Николаевич сел в подоспевший троллейбус и поехал к себе на проспект, но на полдороге, спохватившись, вдруг выскочил и, смутно жалея о деньгах, потраченных на билет, пересек сквер и оказался у входа в церковь.

Храм этот, воздвигнутый в память усекновения главы Иоанна Крестителя, пользовался популярностью среди городской интеллигенции, и не в последнюю очередь потому, что над входом в него красовалась довольно садистская фреска, изображавшая голову Предтечи на блюде, с которого, как засахарившееся вишневое варенье, стекала вязкая, почти черная кровь. Исполнено сие было посредственным живописцем, но впечатление выходило сильным. Настолько сильным, что среди новых русских нашлось немало желающих пожертвовать солидные суммы на обновление храма.

Поглазев на синие закушенные уста Иоанна и зябко поежившись, Павлуша разогнался было войти, но дорогу ему заступила крохотная старушка в синем халате со шваброй наперевес, сильно смахивающая на восставшие мощи.

— Куда, куда? — проскрежетала старушка, замахиваясь инструментом. — Закрыто, санитарный час. С утра приходи, уважаемый, к службе.

Павел Николаевич мысленно ругнулся, осенил себя широким крестом, а затем пробормотал куда-то в темноту за спиной старушки: «Господи, спаси и помилуй!» После чего развернулся и, не испытывая никакого облегчения, направился домой, по пути зафиксировав настоятеля отца Александра — румяного, с неизменной улыбкой в холеной бороде, усаживающегося за оградой храма в желтые «Жигули» шестой модели.

Дома его ждали с обедом, как и было заведено по выходным. Накрыто было на кухне, которая в новой квартире оказалась достаточно просторной для общих семейных трапез. Туда и прошел Павел Николаевич, едва раздевшись и брезгливо сполоснув концы пальцев под ледяной струей из крана, и как только перед ним оказалась вместительная тарелка багрового, как адское пламя, и такого же горячего борща, смял в кулаке хрустящую накрахмаленную салфетку и потянулся через весь стол за сметаной, по пути смахнув локтем перечницу.

За столом блистал полный сбор. Даже Колю Романова удалось отловить и удерживать в доме до прихода отца — как и было спланировано супругами накануне в ходе долгого ночного разговора. Стратегия предусматривала стремительный натиск, и Павлуша без особых церемоний брякнул, обращаясь к теще:

— А не махнуть ли нам обратно в Америку, Сабина Георгиевна?

Теща оторвала подозрительный взгляд от своей тарелки, вонзила его в лицо Павла Николаевича и отрывисто спросила:

— Вы, Павлуша, кажется, сказали «обратно»? Я не ослышалась? Что вы имели в виду? Всех здесь присутствующих, если не ошибаюсь? Или только мою скромную персону?

Павел Николаевич побагровел. Он отчаянно трусил, но виду не подавал, ясно сознавая, что если тещу не удастся уговорить — все пропало. К тому же ему была известна ее сверхъестественная проницательность.

— Что же вы молчите? — поднажала теща.

Павлуша отправил в рот первую ложку, зажевал, и только после этого кивнул. Стройный план развалился на глазах.

— Вон оно что! — зловеще пророкотала Сабина. — Извольте объясниться.

— Видите ли, Сабина Георгиевна… — начал Павлуша, стараясь не смотреть на нее. — Видите ли, обстоятельства таковы, что я принял участие в лотерее Американского агентства по иммиграции, чисто случайно, — и выиграл вид на жительство для меня и моей семьи. Мы с Женей посоветовались и решили, что надо ехать. Нельзя упускать уникальный шанс…

— Уникальный шанс! — Теща презрительно прищурилась, не отрывая взгляда от расплывающейся на отвороте домашней бархатной куртки Павла Николаевича капли борща. — И на что, скажите мне ради Бога, вы собираетесь там жить? В ООН вас не возьмут, ваш английский нуждается в дополнительном переводе, а подавать молочные коктейли в «Макдоналдсе» вы и сами не пойдете с вашими амбициями.

Итак?

— Ну… — Павлуша отложил ложку в сторону и судорожно потер свои пухлые маленькие руки где-то под подбородком, сразу сделавшись похожим на мелкого. плотоядного динозавра. — Первое время можно, конечно, перебиться тем, что удастся выручить за квартиру. В конце концов, это не меньше двадцати пяти тысяч. С расходами на переезд можно протянуть год. Моим трудоустройством обещает заняться агентство…

Сабина Георгиевна изобразила на лице глубокое восхищение.

— Блестяще! — воскликнула она. — Ну а со мной как вы намерены поступить?

Чужой собственностью вы уже распорядились. Каковы же дальнейшие ваши планы? Что ты молчишь, Евгения?

Младший Романов, до которого только сейчас дошло, что разговор нешуточный, толкнул мать в бок и громко спросил:

— Слышь, ма, это они всерьез?

— Отстань! — раздраженно бросила мать. — Да. И помолчи пока, пожалуйста.

— Ура, мы едем в Америку! — завопил младший, брыкаясь под столом. — Ну, класс! Ни фига себе!

— Николай! — фальцетом выкрикнул Павел Николаевич. — Выйди из-за стола!

И дай нам поговорить наконец.

— О чем же тут говорить? — удивилась теша, выпрямляя спину и делаясь окончательно похожей на машину правосудия. На щеках ее вспыхнул бодрый румянец.

— Какое я имею ко всему этому отношение?

— Сабина Георгиевна! — простонал Павлуша. — Выслушайте же меня!

— Не стану! — отрезала теща. — Ни сейчас, ни потом никуда я отсюда не поеду. К тому же я терпеть не могу Америку. Двести миллионов провинциалов, занятых только собой! Нечего нормальному человеку там делать. А телевидение…

От одного их телевидения с ума можно сойти… Я не знаю, о чем вы думаете, если решились на такое. У вас ни гроша за душой, вы, Павлуша за всю сознательную жизнь ни дня не занимались делом, у тебя Евгения, нет профессии, а теперь вы собираетесь куда-то ехать? Смешно слушать!