Гелен Аму. Тайга. Пеонерлагерь. Книга 1 - Ира Зима Страница 15

— Да… не готов я, не думал, что ты так быстро вырастешь, но что «за дело» возьмешься, и настанет такой день — это я знал, — он задумчиво отпил чай, словно прикидывал, куда эту новую меня пристроить меж своих каких-то дел, и это было странно… Никогда не думала, что Егор всю эту историю принимает так близко, ближе чем просто хороший парень, я что-то опять упустила? Про Алену же я такого не знала, что она так лихо переступит через меня.

— Егор, не парься, все будет хорошо, я не такая, как моя мать… Ну и потом, это дело чести — побороться за мамин «Кубок»!

Он снова посмотрел внимательно:

— А какая она была? В чем ты не такая?

Что он там хочет из меня вытащить?

— Она — хрупкая, как «не от этого мира» со своими мечтами, а я вся тут, ни о чем не мечтаю и ничего не жду, я сильная… Конечно, я шокирована, что Алена такая, ну и ладно, я своих планов от того не меняю, плевать я хотела на ее интриги.

— Давай договоримся так: ты большая и сильная, но все, что ты будешь делать, это бороться за свой «Кубок», раз тебе это так нужно. И неважно, получишь ты его или нет! А когда сезон закончится, там и посмотрим… Взрослый дядя все сделает сам, без маленьких отважных девиц на хвосте, а ты просто приедешь к своему отцу и скажешь ему все, что о нем думаешь! И ничего с ним не случится, не расклеится, потерпит как-нибудь, а потом мы вернемся, и ты, как нормальный ребенок, пойдешь в школу. И все будет хорошо! И давай закроем эту тему, а то пропустишь весь выпускной сезон, твой папаша не может украсть еще и это, твое последнее пионерское лето… Договорились? — Егор выглядел как человек, который во всем разобрался и принял свое нерушимое решение. И я никогда не чувствовала так остро себя ребенком, которым я наконец-то могу быть, пусть мне и осталось совсем немного от детства…

— Договорились! Только я не знала, что можно так… у тебя своя жизнь, это неправильно, наверно?

Он посмотрел на меня как на больную.

— Где ты видела мою жизнь? В отделе УВД? Совсем уже? Вроде умная, а как че ляпнет… Договорились? Все! Развлекайся и ни в чем себе не отказывай, можешь вон «рыжей» космы повыдергивать, чтоб не шибко выпендривалась! — Егор поднялся и пошел в сторону реки, пионеров по кустам контролировать.

Да уж, этот разговор был совсем в другой плоскости, и я никак не ожидала, что могу хоть на кого-то рассчитывать, что кому-то есть до меня дело. Да еще до такой степени?! И я не смогу отказаться! Хочу отпустить все, что годами пропитывало мой личный бред, всю эту невыносимость ожидания, что я должна прикоснуться к этой своей боли и разрушить ее пониманием, что я должна всю себя на это потратить. Все это было важнее детства с его мечтами, и пусть это только отсрочка, но, возможно, она спасет меня, и я просто буду жить? Целых два месяца я буду жить… Чай с еловозеленой гравитацией внутри, пропитавшей все травы, что были в нем заварены, прогрел мою стеклянную замерзшую кровь до алого жизнеспособного состояния, рождавшееся тепло привлекло и покой в бурлящую пространством душу, я — крошечная точка в себе самой, я есть, и этого достаточно, я никуда не стремлюсь и ничего не достигаю.

На поляну вернулись Валевский с Ванькой, и Алена откуда-то материализовалась, она села рядом с Ромкой на соседнем бревне, а Ванька, конечно, пристроился около меня. Поляна вообще снова ожила, со всех сторон к костру подходили жадные до печеной картошки, она была страшно горячая, и тут, и там уже раздавались мелкие ругательства обожженных. Свой уголек с белыми венами картофельного нутт юлчпнлсгра я бросила на траву остывать, неохота от жадности потом еще три дня не чувствовать вкуса ошпаренным «в тряпочку» языком, а Ванька все же обжегся, намазался весь углем, и теперь светился кипенно-белыми зубами, высовывая язык на сквозняк и ветер. Алена бедром к бедру с Валевским сидит на колченогом узком пне, заставляет его дуть на разломанные кашистые внутренности земляного плода, разложив газетку с картошкой на своих коленях. Столь немилая моему сердцу картина притягивала взгляд с паршивой очевидностью, ясно, я превращаюсь в мазохистку, стойко и неминуемо. Впрочем, всегда так с этим Валевским, встану где-нибудь в углу дискотекой шумящего зала, спрячусь в тени и смотрю, как девицы разных форм и форматов отрабатывают на нем все свои немыслимые потенциалы. Зачем я это делаю? Так иголкой ковыряют ранку с занозой, больно, но если вытащишь, пусть с кровью, получаешь облегчение, пусть болит, знаешь, что все заживет и скоро забудется. Хочу, наконец, выковырять этого Валевского из себя, пусть мне будет противно, и он выйдет с гноем, он смотрит на меня, прямо в меня, а эта отрава-Алена рядом с ним елозит, и я не отворачиваюсь как прежде. Вот еще, плевать мне, что он там себе думает! Егор словно стружку с меня снял, освободил от этой вездесущей ответственности — все сделать одной и самой, и освобожденная моя внутренняя страсть к этому «черному принцу» подошла к самому краю. Вот она я настоящая и ничего не могу с этим Валевским сделать, хоть умри! Потому что он прикреплен где-то там, со всем этим таежно-глобальным замесом, он там, где моя пуповина, но если вскрытая страсть как нагноение поднимет его наружу и выдавит, я буду свободна. И пусть я паду в списках его жертв, общественное мнение последнее, что беспокоит меня. Да оно вообще меня не беспокоит! Плевать! Мне надо, чтобы «общественное» мне «путь» не засоряло своим умением навалять непролазных куч там, где их и не было! И я смотрю. Алена со своей суетой и притираниями такая мелкая, пустая, не держится она совсем ни за что в этом мире, опасно быть такой размазанной по внешнему краю, дунет «нелегкая» и нет ее, и следа не останется, «вечное» нигде ею не затронуто. Очень жаль… Но я же ей никто, Алена меня от себя соскребла как «ненужное», в жизни абсолютно «бесполезное», поэтому я просто смотрю, спокойно, процесс выгноения уже начался.

— Ветров, вот скажи, на многое ли ты готов, чтоб твоя Малая была при делах в команде? Можешь ли ты доказать эту свою привязанность как мужик, делом!? Ты все больше на слюнтяя похож рядом с Зарецкой, — Алена нога на ногу сидит напротив и вытравляет какую-то очередную смуту из себя.

— Это не твое дело, Савицкая! И пошла бы ты… — Ванька и не собирался реагировать на ее идиотские вызовы.

— Ну а если я завтра же запишу ее в команду? И все! И она поедет к мамочке? А то я такая плохая, а вы такие защитники, а ты докажи! — вот завелась, мне даже неинтересно, я ей не верю. Наташка бы Алене уже в волосы вцепилась, в том месте, где она сказала: «поедет к мамочке».

— Давай, выкладывай, чего зря сотрясаешься? — это уже Валевский зацепился, я молча смотрю.

— Валевский, как я за вами наблюдаю столько лет, вот что поняла, никакой ты не «бабник», которым себя выставляешь, это все ради музыкальной славы, а бабы тебе вообще без интереса! И есть только один человек, за которого ты паришься — да, Ваня? У вас же настоящая мужская любовь! — у Алены от дерьма в голове и речь засорилась, идиотка.

— Вот мне фиолетово, что ты баба, врежу ведь… — но Ванька не злится, ему противно.

— Так вот, я не договорила, это наше последнее лето, и я хочу получить то, что всегда хотела: Валевский, сделай пользу своему выводку! Тебе же все равно! На душу я не претендую, у меня, знаешь ли, поклонников на «большой земле» всех мастей хватает, хочу, чтобы было что вспомнить, а не помнить тебя как «занозу» всю жизнь. Ну, слабо?