Последнее японское предупреждение - Марина Крамер Страница 13

– Как скажешь, мой господин.

Однако по его взгляду я поняла, что господин не верит ни единому моему слову…

Утро принесло новую проблему. Мы услышали об этом, едва только открыли глаза, Акела даже не успел выйти на свою обязательную утреннюю тренировку, когда снизу, из гостиной, раздался утробный рев отца:

– Где, где, вашу мать, я успел так нагрешить, что меня окружают одни идиоты?!

Папа, большую часть жизни встававший и ложившийся по команде, ухитрялся не считаться с тем, что у нас может быть свой распорядок дня, и потому не стеснялся вот так будить нас. Но, судя по тексту, сегодня что-то действительно случилось.

– Та-ак, – протянул Акела, отбрасывая одеяло и вставая с постели, – началось в деревне утро!

Я, укутавшись до подбородка, смотрела на одевающегося мужа. Даже папин ор не мог мне помешать любоваться идеальной фигурой и широкими плечами Сашки, его покрытым татуировкой торсом.

– …ты не слышишь, что ли, Аля? – Ой, я и правда настолько увлеклась, что прослушала, о чем говорил в этот момент Акела:

– Да, прости…

– Вниз, говорю, пока не спускайся, я даже не прошу… – многозначительный взгляд, пауза – все призвано воздействовать на мою совесть и понятливость. Что ж, после вчерашней уступки мужа мне придется тоже чем-то ответить.

– Конечно, как скажешь.

– Смотри, – коротко бросил Акела и вышел из комнаты.

Я тоже вылезла из-под одеяла и пошла в душ. Интересно, что случилось на этот раз? Как-то опять жизнь понеслась вскачь, ни к чему хорошему это никогда не приводило, сколько себя помню. Но есть вещи, которые от нас совершенно не зависят.

За завтраком все сидели мрачные, сосредоточенно ковырялись в тарелках и молчали. Папа, против обыкновения, выпил рюмку водки, и это было совсем уж странно – он никогда не пил с утра. Акела, глядя на это, чуть поморщился, но, разумеется, ничего не сказал. Даже Соня не вертелась и не приставала ко всем с разговорами, как делала обычно, а молча доедала овсянку. Дожили – ребенок стал хуже старушки, все понимает и все чует. Будь они неладны, эти ваши дела, мои дорогие мужчины…

– Поехали, Акела, – хмуро бросил отец, вставая из-за стола, и Саша тут же поднялся, поцеловал в макушку Соню, обнял меня за плечи и, повернув к себе лицом, поцеловал в губы. «Как попрощался», – обожгло меня, и я в ужасе схватила его за руку:

– Не надо!

– Не надо – что? – удивленно спросил муж, накрывая мою руку с побелевшими от напряжения пальцами своей. – Что с тобой, малышка?

Я не могла объяснить, что со мной, только старалась не заплакать, чтобы не испугать Соню, во все глаза наблюдавшую за нами.

– Акела! – заорал из прихожей папа. – Хватит потакать бабским капризам, успеете вечером нализаться, не срок тянуть, поди, отваливаешь!

Это было ново. Никогда прежде отец не позволял себе такой грубости в высказываниях насчет меня. Акела, чуть дернув покрытой шрамами щекой, снова наклонился и поцеловал меня, шепнув на ухо:

– Все будет хорошо, малышка. Все всегда будет хорошо, я тебе обещаю, – и, легко распрямившись, вышел из столовой.

У меня потемнело в глазах, я уцепилась пальцами за край стола, чтобы не упасть, и Соня, подбежав ко мне, обняла за плечи:

– Мама, мамочка, тебе плохо?

– Н-нет, Соня, все в порядке, – пробормотала я, стараясь справиться с охватившей меня тревогой. – Ты беги, надевай пальто, сейчас в школу поедем.

– Ты сама меня повезешь?

– Да, сама.

Дочь убежала, а я с трудом поднялась и, чуть пошатнувшись, дошла до этажерки в углу, где хранились папины лекарства. Отыскав там пузырек с валокордином, я накапала его в большой стакан, выпила залпом, сморщилась от омерзительного вкуса и, дотянувшись до кувшина с морсом, сделала большой глоток прямо из него.

– Санюшка, ты что же это? – от голоса Гали я вздрогнула и едва не разбила кувшин. – Заболела?

– Прихватило что-то, – призналась я, возвращая кувшин на место, – ладно, Галя, ехать мне нужно, а то Сонька в школу опоздает.

– Да на тебе же лица нет, куда ты собралась-то? – Галя преградила мне выход из столовой. – Ну-ка, давай в постель, а я сейчас скажу охранникам, пусть Соню увезут. Да и Ленке позвоню, пусть в школу едет.

Лена была Сониной няней, и к ее услугам мы прибегали вот в таких случаях – когда никто из своих не мог быть рядом с девочкой. А мне на самом деле сделалось совсем плохо, и единственным местом, где мне бы следовало сейчас находиться, была кровать, это уж точно.

Галя решила все проблемы в один момент; когда было нужно, она вдруг обретала командный голос и распоряжалась не хуже папы. Отвозить Соню был подряжен Тимур, второй папин водитель, а забирать – Лена и Никита, которому теперь не было нужды притворяться больным. Я же ушла к себе в спальню, сбросила одежду прямо на пол и, забравшись под одеяло, закуталась с головой. Даже на звонок в академию у меня не было сил, и заведующий, не дождавшись, позвонил сам. Однако и тут Галя успела быстрее, схватила трубку:

– Нет, Александра Ефимовна подойти не может, заболела она. Да, пусть полежит хоть денек, и так в чем душа держится.

– Галя… – пробормотала я, – ну, что ты несешь… – но она отмахнулась, выключая телефон:

– И без тебя справятся. Ишь, посинела вся! Лежи тут и вставать не думай даже, не то позвоню вот Александру Михайловичу!

Это был, пожалуй, самый весомый аргумент в арсенале домработницы. Акеле сейчас не до моих болезней, не до волнений за меня, ему нужно сосредоточиться на папиных проблемах, и я ни в коем случае не должна ему мешать. Так что лягу и полежу тихонько.

Я не могла объяснить причину такого внезапного приступа паники, просто в том, как прощался сегодня Акела, мне почудилось что-то фатальное, то, чего потом нельзя будет исправить, какой-то знак. Папа всегда говорил: если все идет очень плохо, это значит, что скоро все пойдет очень хорошо. Однако эта поговорка имела и обратную силу, и после хороших времен всегда наступали плохие, это уж как закон. Осталось только понять, как было сейчас – плохо или хорошо.

Я ненадолго задремала, согревшись под одеялом и прислушиваясь к мерному стуку дождевых капель о металлический подоконник. Звук дождя всегда был моим любимым, под него отлично засыпалось даже в состоянии нервного возбуждения. Акела тоже любил дождь… Я вскинулась в постели от пронзившей меня мысли – а ведь я сегодня почти все время думаю о муже в прошедшем времени.

– Дура, – застонала я, хватаясь за голову, – дура, идиотка! Ведь накаркаю, накличу!

Нужно было срочно чем-то себя отвлечь, и я не нашла ничего лучше, чем позвонить Ольге Паршинцевой – моей благоприобретенной приятельнице, с которой прошлой зимой мы влипли в довольно неприятную историю, едва не стоившую Ольге жизни. Но именно Паршинцева тогда помогла мне доказать непричастность Акелы к целой серии убийств бомжей, совершенных с помощью украденного из нашей городской квартиры меча. С тех пор мы довольно близко сошлись с Ольгой, да мало этого – Никитин братец Савва был влюблен в нее и, стесняясь признаться в своих чувствах, не нашел ничего лучше, чем пригласить Ольгу работать в его детективном агентстве. Склонная к анализу и прекрасно разбирающаяся в криминалистике, Ольга согласилась, а мы с Никитой получили повод подтрунивать над влюбленным Саввой, при виде Ольги красневшим, как вареный рак.