Золото гетмана - Виталий Гладкий Страница 10

Явившись в Комышное, ротмистр и его помощники избили местных казаков, державших руку Чарныша, а затем арестовали подводы, присланные от генерального судьи. Мало того, Семен Волошин, слуга Милорадовича, присланный в Комышную «на резиденцию», запретил войту [25]и его подчиненным ходить с докладом к Чарнышу и приказал, чтобы пана судью больше не слушали. Волошин везде приставил сторожей и забрал себе ключи, а дворнику в имении Чарныша не оставил даже запаса продуктов. Кроме того, лошади генерального судьи, находившиеся в стойле, были выгнаны на вольный выпас (поздней осенью!), и сторожам было велено не давать им ни клочка сена.

Народ, испытавший на себе нелегкое бремя правления предшественника Милорадовича, льстил себя надеждой, что новый гадяцкий полковник будет более покладистым и добрым паном, поэтому открыто выражал свою радость по причине удаления Чарныша из Гадяча. Вскоре, однако, комышанцы и другие поняли, что попали из огня да в полымя, но кто же в эпоху крутых перемен дружит со здравым смыслом и предполагает худшее?

Тяжба за Комышное, насколько было известно Полуботку, то затухая, то разгораясь, как костер в степи под порывами ветра, длилась до сих пор.

Черниговский полковник не ошибся: при имени Милорадовича Чарныш взвился, будто его кто-то шилом уколол в мягкое место. В запале генеральный судья даже кубок свой опрокинул.

– Я эту сволочь все равно прижму! – вскричал он, брызгая слюной и хлебными крошками. – Он думает, что оскорбление, нанесенное генеральному судье, можно легко простить и забыть. Как бы не так! А еще я хочу разобраться с некоторыми своими бывшими холопами, посмевшими лаять на меня, как псы из подворотни.

– Это кто ж такие?

– Один из них, думаю, тебе хорошо известен. Стефан Яценко, бывший сотник комышанский. А с ним Иван Зенкувский, Яков Ковтун, Грицко Римаренко и хорунжий Семен Передереенко.

– Что да, то да… – согласился Полуботок. – С Яценко мы ходили на Крым. Дерзкий казак. Но воевал неплохо.

– Тьфу на все его боевые заслуги! – Чарныш злорадно ухмыльнулся. – У меня на столе уже лежит бумага, подписанная комышанской управой: сотником Иваном Крупкой, городовым атаманом Трофимом Гречаным, войтом Федором Дирдой и бурмистром Дорошем Гриценко. В нем перечислены все деяния бунтовщиков во главе с Яценко, а также их подстрекательские речи. Так что холопы свое получат, можешь не сомневаться. А там придет черед и Милорадовичу.

«А не обломаешь ли ты свои зубы о Милорадовичей? – подумал Полуботок. – Они у государя в чести…»

Михаил Милорадович был выходцем из Сербии. Царь Петр, готовясь в 1711 году к войне с турками, искал среди турецких славян искусных агентов. Одним из них стал серб Михаил Милорадович, оставшийся после войны в России вместе с братьями Гаврилой и Александром. Полуботок тоже не любил Милорадовича; он был наслышан о зверствах нового полковника по отношению к казакам гадяцкого полка. Не отставала от Милорадовича и его жена, дочь генерального есаула Бутовича, позволявшая себе измываться над прислугой.

– Это да… – сказал он неопределенно. – А давай, Иван, под вареники выпьем сливянки. Знатная сливянка в прошлом году получилась. Сливы уродились, что детский кулачок.

– Ты лучше скажи мне, Павло, почему сидишь в Чернигове, а не в Глухове? Гетман ведь именно тебе доверил управление, пока не вернется из Петербурга.

– Так ведь ты как раз был в отъезде. Я оставил за себя есаула Василия Жураковского. Ну, да ты уже знаешь… А меня старые раны одолевают. Заболел я, Иван. Спину ломит, левая рука плохо слушается… А в домашних стенах и воздух лечит, и вода колодезная, что бальзам. И потом, я знал, что вы там с Семеном Савичем и без меня справитесь. А тебе так и все карты в руки; ты ведь свояк гетмана. И во всех делах хорошо разбираешься.

– Ох, не хитри, Павло… Знаю я тебя. До сих пор не можешь простить Скоропадскому, что на гетманство поставили его, а не тебя.

– На то была царская воля, – строго ответил Полуботок.

– Так-то оно так, но среди достойных ты был достойнейшим. Это факт. Говорю тебе не как родственник гетмана, а как твой боевой товарищ.

«Куда он клонит? – насторожился черниговский полковник. – Похоже, в верхах что-то затевается, какая-то крупная перемена…»

– Что было, Иван, то прошло, – ответил он. – Мне и в Чернигове хорошо. Сам видишь.

– Вижу… – В глубоко посаженных маленьких глазках Чарныша явственно высветилась зависть. – Я вот потерял полковничий уряд и сразу стал бедным, как церковная мышь.

Полуботок едва не расхохотался. Он сдержал этот неразумный в данной ситуации порыв лишь большим усилием воли. «Да на те деньги, Иван, что тебе перепадают в качестве мзды, можно каждый год храм новый строить, – подумал полковник. – И еще будет оставаться на маленькую церквушку».

– Сочувствую, – ответил он соболезнующим тоном, придав лицу скорбное выражение. – Но ради служения отчизне можно потерпеть. Что ты и делаешь… притом вполне достойно.

Не услышав в его словах фальши, – Полуботок умел, когда нужно, напустить туману, – Чарныш приосанился, пригладил усы, и важно ответил:

– Оно, конечно… ежели подумать, так и есть.

– За что, дорогой мой пан-товарищ, и выпьем.

Они опустошили кубки, и уже пьяненький Чарныш полез целоваться. Полуботок не любил эти «телячьи нежности», как он выражался, но не поворачиваться же к генеральному судье задним местом.

Выдержав напор любвеобильных чувств гостя, полковник поторопился наполнить кубки сладковатым, но крепким венгерским вином, чтобы смыть с губ слюни Чарныша и приступить к седлу косули, которую слуги уже подогрели, облив мясо крепкой двойной водкой и подпалив ее, отчего блюдо вспыхнуло голубым пламенем.

Удивительно, но выпив за компанию с Полуботком венгерского и отведав ароматного мяса молоденькой косули, Чарныш вдруг резко протрезвел. Наклонившись к полковнику, он тихо сказал:

– Пусть пахолки [26]уйдут. Нужно поговорить…

«Вот оно! – подумал Полуботок. – Наконец этот хитрый жук-древоточец вылез из-под коры». Отослав слуг, полковник спросил:

– Ну, что там у тебя? – Заметив опасливый взгляд, брошенный Чарнышом на дверь, он поторопился успокоить судью: – Не сомневайся, там стоит стража, а с ней джура.

– Пришла, Павло, пора тебе булаву брать… – понизив голос, произнес генеральный судья.