Человек с большим будущим - Абир Мукерджи

Среда, 9 апреля 1919 года

Что ж, по крайней мере, он был хорошо одет. Галстук-бабочка, смокинг — все как положено. Если уж вам предстоит быть убитым, почему бы не принарядиться.

Отвратительный запах невыносимо драл мне горло. Я закашлялся. Через несколько часов вонять здесь будет нестерпимо — так, что вывернет даже калькуттского торговца рыбой. Я вытащил пачку «Кэпстана», вытряхнул сигарету, прикурил и затянулся, чувствуя, как сладковатый дым прочищает легкие. В тропиках смерть пахнет хуже. Как, впрочем, и все остальное.

Его обнаружил во время обхода маленький худенький пеон ^[2]. Бедняга чуть не помер со страху. Спустя час после находки его еще трясло. Тело лежало в темном тупике, одном из тех, что местные называют гали, — с трех сторон нависают обветшалые дома, и чтобы увидеть небо, нужно выгнуть шею и посмотреть прямо вверх. Должно быть, у парня хорошее зрение, раз он разглядел человека в такой темноте. А впрочем, не исключено, что он шел на запах.

Тело, изогнутое в нелепой позе, лежало на спине, наполовину погруженное в сточную канаву. Горло было перерезано, руки и ноги неестественно изогнуты, а на крахмальной белой рубашке расплылось крупное бурое пятно. На искалеченной руке не хватало нескольких пальцев, а в одной глазнице недоставало глаза — это последнее святотатство лежало на совести огромных черных ворон, которые сердито наблюдали за нами с ближайших крыш. В общем, не самый достойный конец для бара-сахиба ^[3].

Но я видал и похуже.

И в довершение там была записка — испачканный кровью обрывок бумаги, скомканный и туго забитый в рот, словно пробка в бутылку. Это был интересный штрих и совершенно для меня новый. Когда думаешь, что уже видел в жизни все, приятно вдруг осознать, что убийца еще способен тебя удивить.

К месту преступления уже стянулся окрестный люд — пестрое сборище зевак, уличных торговцев и домохозяек. Они толкались, напирали и старались подобраться поближе, чтобы хоть одним глазком взглянуть на труп. Как всегда в подобных случаях, новость распространилась мгновенно. Убийства пользуются успехом во всем мире, а здесь, в Черном городе, на зрелище мертвого тела сахиба можно при желании продавать билеты. Я наблюдал, как Дигби рычит на местных констеблей, требуя оцепить участок. Те, в свою очередь, кричали на толпу, а индийские голоса отвечали оскорблениями и насмешками. Констебли бранились, размахивали бамбуковыми лати ^[4] и наносили удары направо и налево, понемногу оттесняя собравшихся.

Рубашка липла к спине. Еще не было девяти, но жара уже стояла невыносимая, даже в тени переулка. Я опустился на колени возле тела и обыскал его. Внутренний нагрудный карман смокинга слегка топорщился. Я просунул туда руку и извлек содержимое: черный кожаный бумажник, ключи и несколько мелких монет. Ключи и мелочь я опустил в пакет для улик и приступил к осмотру бумажника. Старый, мягкий и поношенный, он, должно быть, когда-то обошелся владельцу в круглую сумму. Внутри обнаружилась фотография женщины, за годы успевшая помяться и обтрепаться по углам. Женщина была молода на вид, лет двадцати, максимум тридцати. Судя по стилю одежды, снимок был сделан довольно давно. Я перевернул его. На обороте были оттиснуты слова: «Феррис и сыновья, Сокихолл-стрит, Глазго». Я сунул фотографию к себе в карман. В остальном бумажник был практически пуст — ни денег, ни визитных карточек, только пара квитанций. Ничего, что указывало бы на личность убитого. Закрыв бумажник и положив в пакет к остальным уликам, я занялся комком бумаги во рту жертвы. Осторожно потянул его, стараясь как можно меньше тревожить тело, — и он легко вышел наружу. Бумага качественная, плотная — такая встречается в дорогих отелях. Я расправил листок. На нем с одной стороны был выведен текст в три строки. Черные чернила. Индийские буквы.

Я окликнул Дигби. Это был худощавый светловолосый сын империи с офицерскими усами. Все в его манерах говорило о том, что он рожден, чтобы править. А еще он приходился мне подчиненным, хотя это и не всегда бросалось в глаза. Дигби служил в Имперской полиции уже десять лет и — по крайней мере, в собственных глазах — был большим специалистом по общению с местным населением. Он подошел ко мне, вытирая потные ладони о китель.

— Убитый сахиб в этой части города — редкость, — сказал он.

— А я-то думал, что убитый сахиб — это в принципе редкость для любой части Калькутты.

Дигби пожал плечами:

— Ты удивишься, приятель.

Я протянул ему клочок бумаги:

— Что об этом думаешь?

Перед тем как ответить, он демонстративно изучил бумагу с обеих сторон.

— Я думаю, что это бенгали. Сэр.

Последнее слово он точно выплюнул. Его можно было понять. Конечно, неприятно, когда тебя обходят с повышением. А когда должность достается чужаку, который только что сошел с корабля, прибывшего из Лондона, наверное, должно быть еще горше. Но это была его проблема, а не моя.

— Ты можешь это прочитать? — спросил я.

— Конечно же, я могу это прочитать. Здесь написано: «Это последнее предупреждение. Скоро улицы утонут в крови англичан. Убирайтесь из Индии!»

Дигби вернул мне записку.

— Похоже на дело рук террористов, — предположил он. — Но даже для них слишком дерзко.

Я не исключал, что он прав, но хотел собрать побольше фактов, прежде чем делать поспешные выводы. А главное — мне не понравился его тон.

— Нужно прочесать весь район, — распорядился я. — И нужно выяснить, кто это.

— О, я знаю, кто это, — ответил Дигби. — Его зовут Мако́ли. Александр Маколи. Важная шишка в «Писателях».

— Где?

Лицо Дигби скривилось, словно он проглотил какую-то гадость.