Завещание с того света - Татьяна Гармаш-Роффе

– Ма-аша-а!

Ненавижу ее голос, ненавижу.

– Маша, я тебя зову, ты глухая?!

Она орет с первого этажа и почему-то уверена, что я обязана ее слышать на втором. Хотя придется ответить, не то она припрется в мою комнату.

– Слышу.

– Ты не сказала мне о своих планах на сегодня!

– Я не обязана перед тобой отчитываться.

– Обязана! Теперь, когда не стало твоего папы, в доме главная я! Ты еще ребенок, я за тебя отвечаю!

– С какой это стати?

– Я твоя мачеха!

– Да иди ты… – пробормотала я себе под нос.

Хочется послать ее подальше и погромче, но я не могу себе этого позволить. На грубость Леночка разразится слезами, а потом примется усиленно доказывать, что она хорошая и главная, а я плохая и у нее в подчинении. Жизнь моя усложнится, а она у меня и без Леночкиных истерик не сахар.

Есть у меня подружка Светка, так у нее что на уме, то и на языке. Я ей завидую: ведь Светка может позволить себе роскошь не думать о потаенных мыслях окружающих людей, об их интересах, которые в любую минуту способны обернуться против интересов твоих или твоей семьи. Светке не нужно угадывать подводные течения, взвешивать свои слова и их последствия – она живет свободно и говорит, как дышит, не задумываясь. Оно понятно, ведь у Светки врагов нет. Из всех возможных достоинств у нее имеется только хороший характер. Но этому почему-то никто не завидует. Завидуют богатству, положению, красоте. Как раз всему тому, что есть у моего папы.

То есть было.

Папа и научил меня с детства взвешивать свои слова. Поэтому хоть я Лене и дерзила (с удовольствием, признаю), но до открытой грубости не доходила.

– Лена, мне через два месяца будет восемнадцать, – потрудилась я прокричать сверху. – Оставь меня в покое, ладно?

– Я поклялась твоему отцу! Что буду опекать тебя!

– Это в какой момент ты поклялась? На его смертном одре?

В моем вопросе имелся ядовитый подвох: «смертного одра» судьба нам не подарила. Папа погиб в автокатастрофе, никто при ней не присутствовал, и даже гроб нам выдали закрытый: машина, упав с обрыва, загорелась, а папа… В общем, там остались только угли.

Сарказм я позволила себе, будучи полностью уверенной: Леночку мои слова не ранят и рыданиями она не разразится. Мера ее скорби пропорциональна мере ее любви к папе – и то и другое не глубже его могильной ямы.

– Ма-а-а-ша-а-а-а!

О, этот голос. Беспомощный и истеричный. Папу она подкупила именно своей беспомощностью, а истеричность в пору их женихания не была заметна – она проявилась лишь тогда, когда Лена пустила корни в нашем доме.

А ведь я папу предупреждала. В принципе, мне всегда импонировала его склонность к благотворительности: когда у тебя очень много всего, надо делиться с ближним, у которого вообще ничего. Так и наш батюшка… – ну, не папа, конечно, а священник – говорит. Грешно делать унитаз из золота, в то время как людям рядом с тобой не на что жратву купить. Тем более что от этого ни твои какашки, ни ты сам золотцем не станете. Поэтому за помощь Леночке, моей бедной тетехе-репетиторше по английскому, я папу не осуждала. А вот за желание жениться на ней – очень даже!

Папа, конечно, меня не послушал. Женился. Она, видать, была уже беременна от него, поскольку родила мальчика через шесть месяцев после свадьбы. А еще через полтора года – девочку. Двоих детишек папуле заделала. (А мне, соответственно, единокровных братика и сестричку.) Только еще через полгода папа совсем перестал интересоваться Леной. И детками, к слову, тоже. А я предупреждала, ну предупреждала же! Говорила я, мудрая: пап, помогай ей, раз тебе хочется, но жениться-то зачем? Жалость – не любовь, на ней отношений не построишь, пап, взаимности не будет, понимаешь? Ты ей – да. Но она тебе – что? Спасибки-спасибочки? А тебе это надо? Пап, после смерти мамы ты будто все ищешь женщину, которая смогла бы стать тебе настоящей подругой, я понимаю, пап, я не ревную, я хочу, чтобы ты был счастлив. Но это не Леночка, неужели ты не видишь?! Она только и может, что кланяться и «спасибкать»!

А папа что-то мычал нечленораздельное в ответ. И готовил свадьбу. Конечно, мне еще пятнадцати в то время не было – кто же послушает малолетку…

– Лен, не беспокойся. У меня сегодня курсы вождения. В Москве, – произнесла я миролюбиво, спускаясь по лестнице.

До сдачи экзаменов оставалось всего четыре занятия с преподом. На машине автошколы, конечно. А в нашем летнем гараже (то есть во дворе под навесом – зимний гараж был под домом) меня уже ждал премиленький «Мини-Купер», моя шоколадка, гнедая лошадка, папин подарок.

– Почему в Москве?! Ты ведь здесь водишь!!!

– Лен, не кричи, я уже стою рядом.

– Я не кричу!

– Ага, только у меня сейчас барабанные перепонки вылетят из ушей, как стекла из окон.

– Ответь на мой вопрос! Зачем тебе в Москву, ты ведь тут занимаешься вождением? – Леночка все-таки сбавила обороты.

– Занималась. Но здесь деревня. Мне надо в городе осваиваться.

– Ты водила в районном центре! Чем тебе не город!

– Лена… – У меня даже голос сел от безнадежности этого разговора. – Я не спрашиваю у тебя разрешения. Я не спорю с тобой. Я тебя ин-фор-ми-ру-ю. То есть довожу до твоего сведения мое решение ехать сегодня в Москву.

Лена довольно долго переваривала мою фразу. Потом лицо ее слегка прояснилось: дошло. И тут же новая туча надвинулась на ее чистый лобик.

– Но погоди, мне сегодня Сережа понадобится!

Сережа – наш шофер. Для нужд женщин, населяющих этот громадный дом. У папы был другой, личный, по имени Борис, хотя папа обожал водить машину сам. Шофера же брал на деловые встречи «для понтов», как он говорил не без иронии.

Боря уволился сразу после смерти моего отца и отправился искать работу в других богатых домах.

– Да на здоровье, мне Сережа не нужен. Я доеду на своей машине до станции, а там сяду на электричку.

– Маша, ты не можешь ездить на электричке!

– Это почему еще?

– Там… Ты знаешь, что там? Ты когда-нибудь ездила?!

– А ты, Лен, ездила?

– Еще как! Поэтому и говорю!

– Так ты вроде жива осталась. Если только я не с привидением разговариваю.

– Не груби мне!!!

– Да бог с тобой, Леночка… – Я знаю, мачеху бесит, когда я называю ее уменьшительным именем, как папа. Я же в ее глазах маленькая, ребенок. Не имею права. Обязана уважать.