Особые поручения: Декоратор - Борис Акунин

4 апреля, великий вторник, утро

Эраста Петровича Фандорина, чиновника особыхпоручений при московском генерал-губернаторе, особу 6 класса, кавалерароссийских и иностранных орденов, выворачивало наизнанку.

Тонкое, бледное до голубизны лицо коллежскогосоветника страдальчески кривилось, одна рука, в белой лайковой с серебрянымикнопочками перчатке была прижата к груди, другая судорожно рассекала воздух –этой неубедительной жестикуляцией Эраст Петрович хотел успокоить своегопомощника: ничего, мол, ерунда, сейчас пройдет. Однако судя попродолжительности и мучительности спазмов это была очень даже не ерунда.

Помощнику Фандорина, губернскому секретарюАнисию Питиримовичу Тюльпанову, тощему, невзрачному молодому человеку 23 лет,никогда еще не доводилось видеть шефа в столь жалком состоянии. Тюльпанов исам, впрочем, был несколько зелен лицом, но перед рвотным соблазном устоял итеперь втайне этим гордился. Впрочем, недостойное чувство было мимолетным ипотому внимания не заслуживающим, а вот нежданная чувствительность обожаемогошефа, всегда такого хладнокровного и к сантиментам не расположенного,встревожила Анисия не на шутку.

– П-подите…, – морщась и вытираяперчаткой лиловые губы, выдавил Эраст Петрович. Всегдашнее легкое заикание,память о давней контузии, от нервного расстройства заметно усилилось. –Т-туда подите… Пусть п-протокол, п-подробный… Фотографические с-снимки во всехракурсах. И следы чтоб не за…за…затоптали…

Его снова согнуло в три погибели, но на сей развытянутая рука не дрогнула – перст непреклонно указывал на кривую дверьдощатого сарайчика, откуда несколькими минутами ранее коллежский советник вышелвесь бледный, на подгибающихся ногах.

Идти назад, в серый полумрак, где вязко пахлокровью и требухой, Анисию не хотелось. Но служба есть служба.

Набрал в грудь побольше сырого апрельскоговоздуху (эх, самого бы не замутило), перекрестился и – как головой в омут.

В лачуге, использовавшейся для хранения дров,а ныне по случаю скорого окончания холодов почти опустевшей, собралось изрядноеколичество народу: следователь, агенты из сыскной, частный пристав, квартальныйнадзиратель, судебный врач, фотограф, городовые и еще дворник Климук,обнаруживший место чудовищного злодеяния – утром сунулся за дровишками, узрел,поорал сколько положено, да и побежал за полицией.

Горело два масляных фонаря, по низкому потолкуколыхались неспешные тени. Было тихо, только в углу тонко всхлипывал и шмыгалносом молоденький городовой.

– Ну-с, а это у нас что? – слюбопытством промурлыкал судебно-медицинский эксперт Егор Виллемович Захаров,поднимая с пола рукой в каучуковой перчатке нечто ноздреватое,иссиня-багровое. – Никак селезеночка. Вот и она, родимая. Отлично-с. Впакетик ее, в пакетик. Еще утроба, левая почка, и будет полный комплект, несчитая всякой мелочи… Что это у вас, мсье Тюльпанов, под сапогом? Не брыжейка?

Анисий глянул вниз, в ужасе шарахнулся всторону и чуть не споткнулся о распростертое тело девицы Андреичкиной,Степаниды Ивановны, 39 лет. Эти сведения, равно как и дефиниция ремеслапокойной, были почерпнуты из желтого билета, аккуратно лежавшего на вспоротойгруди. Более ничего аккуратного в посмертном обличье девицы Андреичкиной ненаблюдалось.

Лицо у ней, надо полагать, и при жизни собойне видное, в смерти стало кошмарным: синюшное, в пятнах слипшейся пудры, глазавылезли из орбит, рот застыл в беззвучном вопле. Ниже смотреть было ещестрашней. Кто-то располосовал бедное тело гулящей вдоль и поперек, вынул изнего всю начинку и разложил на земле причудливым узором. Правда, ЕгорВиллемович успел уже почти всю эту выставку собрать и по нумерованным пакетамразложить. Осталось только черное пятно привольно растекшейся крови, да мелкиелоскуты не то искромсанного, не то изорванного платья.

Леонтий Андреевич Ижицын, следователь поважнейшим делам при окружном прокуроре, присел на корточки подле врача,деловито спросил:

– Следы соития?

– Это я вам, голуба, после обрисую.Отчетец составлю, и все как есть отображу. Тут, сами видите, тьма египетская истон кромешный.

Как всякий инородец, в совершенстве овладевшийрусским языком, Егор Виллемович любил вставлять в свою речь разные заковыристыеобороты. Несмотря на вполне обычную фамилию, был эксперт британских кровей. Вцарствие покойного государя приехал докторов батюшка, тоже лекарь, в Россию,прижился, а трудную для русского уха фамилию Зэкарайэс приспособил к местнымусловиям – Егор Виллемович по дороге, как в пролетке ехали, сам рассказывал. Понему и видно, что не свой брат русак: долговязый, мосластый, волоса песочные,рот широкий, безгубый, подвижный, беспрестанно перегоняющий из угла в уголдрянную пеньковую трубку.

Следователь Ижицын с показным интересом, явнобравируя, посмотрел, как эксперт вертит в цепких пальцах очередной комокистерзанной плоти и саркастически поинтересовался:

– Что, господин Тюльпанов, ваш начальниквсе воздухом дышит? А я говорил, преотлично обошлись бы и без губернаторскогонадзора. Не для утонченных глаз картинка, а мы люди ко всему привычные.

Понятное дело – недоволен Леонтий Андреевич,ревнует. Шутка ли – самого Фандорина за расследованием глядеть приставили.Какому ж следователю такое понравится.

– Да что ты, Линьков, как девка! –рыкнул Ижицын на всхлипывающего полицейского. – Привыкай. Ты не для«особых поручений», стало быть, всякого еще насмотришься.

– Не приведи Господь к такомупривыкнуть, – вполголоса пробурчал старший городовой Приблудько, служакастарый и опытный, Анисию известный по одному третьегоднишному делу.

Так ведь и с Леонтием Андреевичем не в первыйраз вместе работать приходилось. Неприятный господин – дерганый весь,беспрестанно посмеивается, а глаза колючие. Одет с иголочки, воротнички будтоиз алебастра, манжеты и того белее, сам всё по плечам щелкает, соринки сбивает.Честолюбец, большую карьеру делает. Только вот на минувшее Крещение у него срасследованием по духовной купца Ситникова заминка вышла. Дело было шумное,отчасти даже затрагивающее интересы влиятельных особ и потому проволочки нетерпящее, ну его сиятельство князь Долгорукой и попросил Эраста Петровича помочьпрокуратуре. А из шефа известно какой помощник – взял да все дело в один деньраспутал. Не зря Ижицын бесится. Предчувствует, что сызнова ему без лавровоставаться.