Смертельные тайны - Кэти Райх

– Я умерла. Меня тоже убили.

Слова старухи разрывали душу.

– Прошу, расскажите, что тогда случилось.

Мария говорила так тихо, что мне приходилось напрягать слух, чтобы уловить ее испанскую речь.

– Я поцеловала малышей и пошла на рынок, – ответила женщина бесцветным голосом, глядя в землю. – Не знала, что никогда их больше не увижу.

Перевод шел с языка какчикель [1]на испанский, потом обратно, а затем, когда за вопросами следовали ответы, лингвистический цикл повторялся снова. И суть повествования от этого не становилась менее ужасной.

– Когда вы вернулись домой, сеньора Ч’и’п?

– ¿A qué hora regreso usted a su casa, Señora Ch’i’p?

– Chike ramaj xatzalij pa awachoch, Ixoq Ch’i’p?

– Ближе к вечеру, когда продала фасоль.

– Дом горел?

– Да.

– Ваша семья была в доме?

Кивок.

Я наблюдала за старухой-майя, ее сыном средних лет и молодой женщиной, культурным антропологом Марией Паис, которые вызывали к жизни такие страшные воспоминания, что их с трудом можно было описать словами. Чувствовала, как накатывают злость и смертельная тоска, подобные собирающимся на горизонте грозовым тучам.

– Что вы сделали?

– Похоронили их в колодце – в спешке, пока не вернулись солдаты.

Я разглядывала старуху: сморщенное коричневое лицо, мозолистые руки, длинные, скорее седые, чем черные, волосы. Голова ее была повязана платком с вышитым ярким красно-розово-желто-синим узором, более древним, чем окружавшие нас горы. Край платка трепал ветер.

Женщина не улыбалась, не хмурилась и, к моему облегчению, никому не смотрела в глаза. Я знала: если ее взгляд хоть на мгновение задержится на мне, я тотчас почувствую ее жестокую боль. Возможно, она сама это поняла и отводила глаза, чтобы не увлекать остальных в бездну, что скрывалась за ними.

Или она просто никому не доверяла. Возможно, после того, что старушке довелось увидеть, она не могла больше открыто смотреть в лицо незнакомцам.

У меня закружилась голова. Перевернув ведро, я села и огляделась.

Я находилась на высоте в шесть тысяч футов в западных нагорьях Гватемалы, на дне ущелья с отвесными стенами, в селении Чупан-Я, что означало «Между горами», примерно в ста двадцати пяти километрах от города Гватемала, столицы страны.

Вокруг разливалось море зелени: буйные леса перемежались похожими на островки небольшими полями и садовыми участками. Тот тут, то там гигантскую шахматную доску прорезали ряды рукотворных террас, спускавшиеся, подобно игривым водопадам. Вершины высоких гор окутывал туман, отчего их очертания выглядели размытыми, словно на картинах Моне.

Я редко видела такие прекрасные пейзажи: горы Грейт-Смоки-Маунтинс, Гатино [2]в Квебеке в свете северного сияния, барьерные рифы у побережья Каролины, вулкан Халеакула на рассвете. От красоты окружавшего ландшафта у меня лишь сильнее разрывалось сердце при мысли о предстоящей задаче.

Я судебный антрополог, моя работа – откапывать и исследовать мертвецов. Я опознаю сожженные, мумифицированные, разложившиеся и превратившиеся в скелеты тела, которые могли бы иначе отправиться в безымянные могилы. Иногда идентификация общая: белая женщина, чуть старше двадцати. Порой удается подтвердить предполагаемую личность. В некоторых случаях я выясняю, как умерли люди или как были изуродованы их тела.

Я привыкла к смерти. Мне знаком ее запах, ее вид, ее суть. Профессия закалила меня эмоционально, и я многому научилась.

Но слова старухи пробили броню, в которую я сама себя заковала.

Снова закружилась голова.

«Все из-за высоты», – подумала я, опустив голову и глубоко дыша.

Бо́льшую часть жизни я провожу в Северной Каролине и Квебеке, работаю на обе страны; в Гватемалу же отправилась на месяц добровольцем в качестве временного консультанта Фонда судебной антропологии Гватемалы, ФСАГ, который занимался поисками и опознанием пропавших без вести во время гражданской войны 1962–1996 годов, одного из самых кровавых конфликтов в латиноамериканской истории.

За неделю с момента моего приезда я многое узнала. Численность пропавших – от ста до двухсот тысяч. Бо́льшая часть – крестьяне, среди которых было немало женщин и детей. Основную ответственность за резню несла гватемальская армия и присоединившиеся к ней полувоенные формирования.

Обычно жертв расстреливали или зарубали мачете. Селениям не всегда везло так, как Чупан-Я, где жители успели спрятать своих мертвецов. Чаще тела хоронили в братских могилах, сбрасывали в реки, оставляли под развалинами хижин и домов. Семьям ничего не объясняли, пропавших никто не искал. Комиссия ООН по восстановлению исторической правды посчитала эту бойню геноцидом народа майя.

Родственники и соседи называли пропавших без вести «desaparecidos» – «исчезнувшие». ФСАГ пытался отыскать их, точнее, их останки. А я вызвалась помочь.

Сюда, в Чупан-Я, солдаты и гражданские патрульные вошли августовским утром 1982 года. Боясь, что их обвинят в сотрудничестве с местным партизанским движением и накажут, мужчины бежали. Женщинам и детям велели собраться на нескольких крестьянских участках. Они подчинились: поверили военным или, может быть, испугались. Солдаты много часов насиловали женщин, а потом убили и их, и детей. Все дома в долине сожгли дотла.

Выжившие говорили о пяти общих могилах. По их словам, двадцать три женщины и ребенка лежали на дне колодца за спиной сеньоры Ч’и’п.

Старуха продолжала рассказ. Позади нее виднелось сооружение, которое мы возвели три дня назад, чтобы защитить окрестности колодца от дождя и солнца. На металлических стойках висели рюкзаки и футляры от фотокамер, яма под ними была накрыта брезентом. Ящики, ведра, лопаты, крюки, щетки и контейнеры – там же, где мы оставили их сегодня утром.

От столба к столбу вокруг раскопа тянулась веревка – граница между зрителями и работниками. Внутри сидели трое ничем не занятых членов команды ФСАГ. Снаружи стояли жители деревни, которые приходили сюда каждый день и молча наблюдали за нами.