Летающий слон - Борис Акунин

Если смотреть на небо не снизу, а сверху, оно напоминаеттазик для бритья, в котором хорошенько распушили мыльную пену.

Это сравнение приходило в голову военлету Сомову всякий раз,когда он вел аппарат над слоем сплошных облаков. Неромантическая вродеметафора, а поручику нравилась.

Легкая продолговатая тень «ньюпора-10» скользила наднамыленной щекой планеты, словно занесенная бритва, и самого себя Сомов в такиеминуты воображал острейшим золингенским лезвием, которое одним точнорассчитанным движением – вжик! – срежет всё лишнее и опять взлетит вверх.

Наблюдатель прапорщик Дубцев, сидевший позади пилота, былчеловек несерьезный. В небе он обычно пел – все равно встречный поток воздухауносил звуки прочь, так что можно было орать во всю глотку. Если не пел, тогрыз шоколад или сосал леденцы. Дубцев обожал сладости и для всего, что емунравилось – хороших людей, красивых женщин, быстрых лошадей, приятныхсобытий, – мысленно подбирал сладкие эпитеты. Например, облака казалисьему никаким не мылом, а взбитыми сливками или сахарной ватой.

На Высокое Небо, непроницаемо синевшее у них над головами,летуны не смотрели, ибо выше потолка, как известно, не прыгнешь, а стало быть,черт с ним. Вот когда аэропланы научатся подниматься километров на пять, надесять, тогда и поглядим, что там, за синевой.

Летнаб крикнул в разговорную кишку, раструб которой торчалвозле уха командира:

– Скорость сто десять, полет по прямой сорок минут! Непора?

– Что? – повернул голову поручик. Его, сидящеговпереди, было хорошо слышно и без кишки – хоть шепотом говори.

– Фронт пролетели! Не пора?

– Я знаю, когда пора, – буркнул пилот. Он привыкдоверяться чутью, оно же пока помалкивало, взрезать пену не побуждало.

Летнаб пожал плечами, заголосил арию из оперетки. Командирувидней.

«Ньюпор» был на вольной охоте, то есть не имел от начальстваникакого определенного поручения. Заправился топливом, загрузился бомбами иполетел в сторону фронта почти что наугад, словно пташка из песни – та самая,что не знает ни заботы, ни труда. Поручик Сомов в авиаотряде числилсяветераном, а у ветеранов свои привилегии. Сделал дело – летай смело. Утром,если позволяла погода, экипажи выполняли обязательное задание, обыкновенно порекогносцировке, аэрофотосъемке или корректировке артиллерийского огня. А послеобеда авторитетному военлету можно было и поохотиться. Певучий прапорщик Дубцевготов был порхать по небу с утра до вечера, неважно где и зачем. Он былнастоящее дитя эфира, человек-птица. Командир же отправлялся на эти рискованныепрогулки от обиды. Очень уж переживал, что наша авиация с каждым днем всебезвозвратней теряет небо.

К большой войне Россия готовилась долго. Пушек, снарядов,винтовок и пулеметов, как теперь выяснялось, в достаточном количестве запастине успела, но зато в новом виде вооружения, небесном, обогнала все прочиедержавы. К 1 августа 1914 года русская армия имела 244 аэроплана – чуть больше,чем Германия, и намного больше, чем Франция. Про Англию с ее пятьюдесятьюсамолетами или Австрию с тридцатью и говорить смешно. В первые недели великогопротивостояния небо на Восточном фронте было русским.

Однако тевтоны быстро сообразили, какую важность всовременной войне имеет «воздушная кавалерия». Их мощная промышленность споразительной быстротой наладила производство машин. Открылись новые авиашколы,обеспечившие приток пилотов, летнабов и механиков. А у нас-то собственногопроизводства самолетов почти нет, моторы привозные, новых военлетов выпускают вчас по чайной ложке. За два месяца потеряли половину аэропланов и четвертьлюдей, причем самых лучших, и всё от нерасчетливой русской удали. Первейшийлетун, великий Александр Васильев, был сбит на десятый день войны, потому чтобравировал, слишком низко паря над австрийскими линиями. Знаменитый штабс-капитанНестеров совершил непростительную глупость – протаранил своим самолетомвражеский и погиб. Геройство, конечно, но ведь Нестеров один стоил десяти!

В общем, по истечении первого полугодия боевых действий угерманцев воздушный флот вырос вдвое, а у нас аэропланов и летчиков сталоменьше, чем вначале.

При этом армейское начальство на собственном горьком опытеубедилось в стратегическом значении фанерно-полотняных «этажерок», которые ещегод назад почитало бессмысленными игрушками. Во время злополучного наступленияв Восточной Пруссии летчики обнаружили огромные немецкие силы, заходящие вофланг корпусу Самсонова. Немедленно доложили в штаб, а там отмахнулись – неповерили заоблачным фантазерам. Вот и получили…

Теперь каждый дивизионный начальник требует, чтоб егоучасток фронта непременно обслуживала авиация, да только где взять столькомашин и людей? Немецкие «альбатросы», «таубе» и «эльфауге» с утра до вечеракружат над окопами, направляя огонь артиллерии и пугая наших солдатиковбомбардированием, а наших «ньюпоров» с «фарманами» почти не видно.

Вот Сомов и поднимался дважды в день – не из лихачества илидурной жажды приключений, а чтобы обозначить воздушное присутствие: моральноподдержать свою пехоту и попугать германскую. Если б не приходилось беречьмотор, чахлый 70-сильный «Гном», поручик летал бы и по три раза.

В носу у военлета щекотнуло, по коже пробежали азартныемурашки. Это сработало летунское чутье.

Внизу пузырилась все та же непроницаемая пена, однако Сомовпривык доверяться своему нюху.

Подняв колено, он взглянул на прикрепленный к щиколоткевысотомер. Тысяча семьсот. «Рему» 5–6 метров в секунду.

То ли «рему», боковой ветер, то ли древний инстинкт охотникаразом выдули из головы летуна все стратегические мысли и патриотическиепереживания, остался один нетерпеливый трепет.

– Костя, спуск! – сказал командир через плечо ивзял руль глубины на себя, чтобы заострить поворот.

Мягкими нажимами на педаль гоширования парировал напорветра. С крутым креном пошел вниз.

Легкомысленный летнаб ухнул от удовольствия – он обожал этоощущение, будто несешься с горы на санках.

Крыло «ньюпора» блеснуло на солнце, действительно похожее налезвие бритвы.