Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл

Им предстояло держаться за руки и смотреть друг на друга. Пристально, глаза в глаза.

– Это не позирование, – сказала она. – Это пытка. Почему я не могу сесть к нему на колени?

Он рассмеялся. Что бы она ни говорила, все смешило его или приводило в восторг, все в ней – от темно-рыжих вьющихся волос до крохотных ножек – пленяло его. Инструкции художника состояли в том, что Марк должен смотреть на нее так, будто влюблен в нее, а она – будто боготворит его. Это было легко и естественно.

– Не глупи, Гарриет, – сказал Саймон Элфетон. – Но какова идея! Вы когда-нибудь видели картину Рембрандта под названием «Еврейская невеста»?

Они не видели. Саймон описывал им ее, делая предварительные наброски.

– Это очень нежная картина, на ней изображена покровительственная любовь мужчины к юной покорной жене. Оба они, по всей видимости, состоятельные люди, оба в богатых одеждах, но с первого взгляда видно, что они чуткие и заботливые и что любят друг друга.

– Как мы. Состоятельные и любим друг друга. Мы похожи на них?

– Ни капельки, и вряд ли вы захотели бы походить на них. Представления о красоте сильно изменились.

– Можешь назвать ее «Рыжеволосая невеста».

– Она тебе не невеста. Я назову картину «Марк и Гарриет на Оркадия-плейс» – как же иначе? А теперь помолчи немного, хорошо, Марк?

Те, кто разбирался в подобных вещах, называли бы дом, перед которым они стояли, «георгианским коттеджем», построенным из красного кирпича «ручной формовки». Но сейчас, в середине лета, почти вся кладка была спрятана под плотной завесой дикого винограда; его зеленые блестящие листья подрагивали от легкого бриза. Ветер то и дело поднимал рябь на этом вертикальном море зелени, и тогда казалось, что дрожит и шелестит весь дом.

Саймон Элфетон обожал стены – из кирпича, песчаника, из дерева и валунов. Когда он писал «Кам Хитер» у здания студии на Хэнгинг-Сворд-элли, то разместил музыкантов на фоне бетонной стены, заклеенной постерами. Едва увидев, что у дома Марка есть одна стена из живых листьев, он тут же захотел запечатлеть ее, ну и Марка с Гарриет тоже, естественно. Стена сияла различными оттенками зеленого, на Марке был темно-синий костюм с узким черным галстуком, а Гарриет была в красном.

Когда придет осень, виноградные листья окрасятся в тот же цвет, что ее волосы и платье. Потом они побледнеют до золотистого, затем – до бледно-желтого, опадут и станут помехой при ходьбе, покрывая мощеную, ограниченную живой изгородью площадку и весь задний двор слоем в несколько дюймов. Взорам снова откроется кирпичная кладка стен и делящие ее на секции деревянные балки, которые, по всей видимости, являются имитацией. А весной тысяча девятьсот шестьдесят шестого года на ветках появятся крупные бледно-зеленые почки и заново начнется лиственный цикл. Саймон размышлял об этом, рисуя листья, волосы и плиссированный шелк.

– Не делай этого, – сказал он, когда Марк наклонился вперед, чтобы поцеловать Гарриет, и одновременно потянул ее к себе. – Неужели ты не можешь оставить ее в покое хоть на пять минут?

– Трудно, дружище, очень трудно.

– Я хочу передать нежность, а не похоть. Ясно?

– У меня нога затекла, – сказала Гарриет. – Можно сделать перерыв, а, Саймон?

– Еще пять минут. Забудь о ноге. Смотри на него и думай, как сильно ты его любишь.

Она смотрела на него, а он – на нее. Правой рукой Марк держал ее за левую руку, и их взгляды были долгими и полными любви, а Саймон Элфетон писал их, запечатлевая в саду на фоне коттеджа «Оркадия» если не навсегда, то на очень длительный срок.

– Может, я куплю ее, – уже позже сказала Гарриет, одобрительно глядя на изящные контуры своего лица и фигуры.

– На какие шиши? – Марк поцеловал ее. Его голос звучал нежно, а вот в словах нежности не было. – У тебя нет денег.

Вспоминая тот день, Саймон Элфетон думал, что то было началом конца, а уродливый червь, до этого прятавшийся в бутоне, вылез наружу и, извиваясь, пополз меж цветами.