Превосходство Борна - Роберт Ладлэм

Коулун, одна из густонаселенных пограничных областей Китая, скорее по духу, чем территориально относится к Северному Китаю, несмотря на грубую и необоснованную практику искусственных политических барьеров. Земля и вода здесь всегда едины. Это духовное завещание предков на протяжении многих веков определяло живущим здесь людям порядок их жизни, складывающийся из порядка использования земли и воды, который не смогли изменить такие бесполезные для них понятия, как свобода или тюрьма. Единственный смысл, которому здесь подчиняются все — это выживание. И ничего другого. Все остальное — это навоз, который должен быть выброшен на бесплодную землю. Солнце уже клонилось к закату и над Коулуном, и над заливом Виктория, до самого острова Гонконг. Вечерняя мгла медленно сгущалась, прикрывая дневной хаос. Крики суетливых уличных торговцев становились тише, будто приглушенные надвигающимися сумерками, а спокойные и солидные бизнесмены в верхних этажах холодных сказочных дворцов из стекла и стали, которые обрамляли горизонт колонии, уже заканчивали серии традиционных жестов и коротких улыбок, обычно сопровождающих молчаливое сотрудничество в течение дня.

Все свидетельствовало о приближении ночи, и подслеповатое оранжевое солнце, лениво пронзавшее огромную рванную стену облаков на западе, уже оставляло на время эту часть света.

Скоро темнота покроет почти все небо, и только внизу, у самой земли, зажженные человеческой изобретательностью, яркие огни будут ослепительно сиять, освещая сушу и воду, которые с наступлением ночи не перестают быть местом бурления беспокойной жизни.

И в бесконечном шумном ночном карнавале начнутся другие игры, которые человечество должно было бы отвергнуть с первых минут сотворения мира. Но кто мог тогда предвидеть это? Кто это знал? Кто заботился об этом? В те далекие времена смерть еще не превратилась в товар.

Небольшая моторная лодка, оснащенная мощным двигателем, который явно противоречил ее обшарпанному виду, миновав канал, быстро обогнула небольшой мыс и направилась прямо к заливу. Для невнимательного наблюдателя это был просто еще один рыбак, отправившийся в этот вечерний час попытать счастья. Эта ночь, как и многие другие, могла принести ему счастье, возможно при перевозке марихуаны и гашиша из Золотого Треугольника или ворованных алмазов из Макао. Кто знает? На таком мощном моторе он мог заработать гораздо больше, чем под парусом. Даже китайские пограничники и морские патрули никогда не стреляли по таким лодкам, имевшим весьма непритязательный вид, потому что не были уверены, по какую именно сторону границы живет семья, поджидающая ее возвращения. Пусть они плывут, плывут туда и сюда.

Тем временем маленькое судно с прикрытой брезентом кабиной, резко сбавило скорость и начало осторожно пробираться сквозь многочисленную беспорядочно разбросанную флотилию джонок и сампанов, возвращающихся к своей переполненной стоянке в Абердин. Владельцы лодок громкими и злобными криками выражали возмущение таким грубым поведением неожиданного пришельца, посылая проклятия и его мощному двигателю, и его курсу. Затем неожиданно каждая лодка затихала, как только грубый нарушитель спокойствия проплывал мимо. Видимо, что-то было там под брезентом такое, что заставляло людей погасить вспышки неожиданного гнева.

Теперь лодка вошла в неосвещенное пространство залива, которое походило на широкий канал, ограниченный с правой стороны огнями острова Гонконг, а с левой — огнями Коулуна. Когда через три минуты мотор перешел на самый низкий регистр, лодка достигла Коулуна и пришвартовалась к свободному месту в районе набережной Чжан Ши Цзян, одному из самых шумных и дорогих мест в колонии, где все было подчинено закону прибыли, где уважался только доллар.

На лодку никто не обратил внимания, все были заняты одним:

“расставляли ловушки" на туристов с целью получить от них как можно больше денег. Кого могла заинтересовать эта старая посудина?

Но именно в этот момент, когда прибывшие на лодке стали сходить на берег, шум и суета в этом месте пристани стали понемногу затихать. Громкие крики смолкали под взглядом тех, кто были ближе всех к причалу, и уже могли разглядеть фигуру, поднимающуюся на пирс по черной, покрытой нефтью и маслом лестнице. Судя по одежде, поднимавшийся по лестнице был монахом. На нем был белый халат, который хорошо подчеркивал стройность его фигуры. Рост его был около шести футов, что, может быть, и многовато для чужака. Почти полностью закрытое лицо было трудно разглядеть, но в те моменты, когда ночной бриз слегка сносил белый капюшон, покрывавший его голову, все наблюдавшие за ним вдруг сталкивались с взглядом его глаз. Это были глаза фанатика. В эти мгновения каждый, кто видел его, понимал, что это не просто монах. Это был хешанг, один из немногих, выбранных для великих дел теми, кто был посвящен и кто увидел внутреннюю силу молодого монаха. И не имело значения, что этот монах был высоким и стройным, а в его глазах, горящих огнем, было мало смирения. Как правило, такой человек обращал на себя внимание, за которым следовало почитание, переходящее в поклонение со страхом и трепетом.

Возможно, этот хешанг относился к одной их тех мистических сект, которые странствовали по холмам и лесам Гуанджи, или же он принадлежал к религиозной общине, скрывавшейся в далеких горах Королевского Гайяна, потомков тех, кто некогда жил на неприступных Гималаях, навсегда посвятив себя изучению мрачных непонятных учений.

Тем временем таинственный человек в белых одеждах монаха-фанатика медленно прошел через расступившуюся толпу, миновал причал парома Стар Ферри и растворился в адской сутолоке набережной Чжан Ши Цзян, как бы разрешая продолжить истерию ночной жизни, которая возобновилась с новой силой.

Монах-священник, а именно такое ощущение вызвал этот человек у окружающих, последовал в восточном направлении по Солсбери Роуд, пока не поравнялся с отелем «Полуостров», чья белая элегантность проигрывала в соревновании с современным окружением. Там монах свернул по направлению к Натан Роуд, где начиналась знаменитая, всегда многолюдная Голден Майлс. И туристы, и местные жители в равной мере обращали внимание на величественную фигуру служителя культа, когда он проходил по заполненным народом набережным и переулкам, где, в основном, были расположены многочисленные магазинчики, кафе и рестораны. Так он шел около десяти минут сквозь окружающий его кричащий карнавал, посматривая по сторонам и при каждом взгляде делая легкие поклоны головой, иногда — раз, иногда два раза, как бы отдавая молчаливые приказы одному и тому же невысокому мускулистому чжуану, который неотступно сопровождал монаха. Он то следовал сзади него, то вдруг бойко проходил вперед, обгоняя его быстрым, похожим на танец, шагом, все время оборачиваясь, чтобы успеть перехватить указания, поступающие от напряженных глаз своего хозяина.

Вот последовал еще один приказ: два коротких кивка. Это произошло в тот момент, когда монах свернул к ярко и кричаще оформленному входу в кабаре. Сопровождающий его чжуан остался на улице, скромно сложив руки под широким халатом. Его глаза осторожно и внимательно изучали шумную ночную улицу, оживления которой он не мог понять. Это было безумие! Оскорбление! Но он был «тади», в его обязанности входила защита священника-монаха, даже ценой собственной жизни, и поэтому его собственные чувства не имели никакого значения. Внутри кабаре висели плотные облака сигаретного дыма, которые подсвечивались бликами от цветных светильников, и через весь зал бежали разноцветные световые дорожки, сходящиеся у возвышения эстрады, где через мощные динамики изрыгались грубые звуки панк-музыки, разбавленные мелодиями Дальнего Востока.