Столик в стиле бидермейер - Мария Баганова

Посвящается всем моим знакомым сетевым слэшерам

Заляпанный грязью «пежо» ехал прямо по тротуару. Женщина со злым усталым лицом толкала перед собой коляску, которая увязала в выпавшем накануне мокром снегу. Тормозить «пежо» в этом месиве было явно нелегко, и автомобиль слегка задел женщину, выпачкав подол ее куртки.

Она резко обернулась и громко выругалась:

– Ах ты, козел вонючий!

Водитель высунулся из окна, но не для того, чтобы извиняться.

– Сама такая! – заорал в ответ он. – Идет как на прогулке!

– А не хрена здесь ездить! – выкрикнула женщина. – Это, к твоему сведению, тротуар.

– Слушай! – рявкнул водила. – Если ты сейчас не уберешься, я придавлю и тебя, и твоего пащенка. И еще по репе получишь!

Женщина испугалась и отступила в сторону. При этом глаза ее сощурились от ненависти, губы шептали нетрудно догадаться что.

Водитель наконец вырулил на проезжую часть. Но то ли он от природы был недостаточно внимателен, то ли его «завела» перепалка с женщиной, но он не заметил несущуюся по крайней полосе «девятку». Раздался грохот от удара, скрежет металла. «Пежо» с развороченным капотом так крутануло, что он с силой врезался в фонарный столб. Водитель уткнулся лбом в руль и замер. Все остолбенели. В наступившей тишине жутко прозвучал громкий, веселый женский смех. Хохотала женщина с коляской. Хохотала заливисто, как смеются дети в цирке над клоуном. Это был не нервный смех, это был смех счастья. Она явно не собиралась сдерживать свои эмоции. Все с изумлением смотрели на нее. Никто не произносил ни слова.

– Господи, господи! – задыхаясь проговорила она. – Хоть что-то приятное случилось за этот поганый день!

И она двинулась дальше, все так же тяжело толкая коляску. Но выражение ее лица изменилось: теперь оно просто светилось от удовольствия, словно она получила долгожданный подарок.

Даже самые льстивые и вежливые люди признают, что я отношусь к невостребованному ныне типу женщины. Родись я лет сто – двести назад в крепкой кулацкой семье – отбоя бы от женихов не было. И не из-за приданого, а из-за того, что невеста – ого-го! Коня на скаку остановит. Обнять – рук не хватит. Всем вышла – и статями, и повадкой.

У меня пятьдесят четвертый размер и косая сажень в плечах. Я могла бы позировать для Колхозницы в знаменитой скульптурной группе или легко управляться с тяжеленным веслом, стоя на пьедестале в детском парке.

Но сегодня в моде тип миниатюрной, хрупкой женщины-ребенка или стройной сухопарой бизнес-леди. Мои ручищи не пролезают в рукава модных пиджаков, а сапоги не хотят смыкаться на моих далеко не худеньких ножках.

Что же делать мне, раскрасавице Василисе Микулишне? Просто рабочей скотиной быть не хочется. При богатырском телосложении, и здоровье у меня хорошее, и образование, высокие эстетические запросы. Мужчина, готовый воспринимать меня только как тягловую лошадь, мне не интересен. Есть выход: исполнять сразу же две роли – себя и воображаемого супруга. Стать мужеженщиной. Вот я и стала. Я легко поднимаю самые тяжелые сумки, сама чиню унитаз и меняю дверные замки, ловко клею обои и белю потолки. Я всегда все делаю сама…

Возможно, это и есть настоящее одиночество.

Вятичи – небольшой городок-спутник, один из тех, что кольцом окружают столицу. Центр города новый, там сплошняком стоят серые панельные коробки и хрущевские пятиэтажки. Ближе к «кольцу» теснятся современные небоскребы, они очень красиво возвышаются над шоссейными развязками словно огромные тихоокеанские лайнеры в порту.

Но я живу на окраине. Не так давно у меня впервые в жизни появилась личная жилплощадь. Нельзя же считать домом общежитие или комнату в многонаселенной коммуналке? Наследство свалилось на меня совсем неожиданно: умер мой отец, биологический, записанный в свидетельстве о рождении. Помнить я его – не помнила, знать – не знала, но, как выяснилось, он поддерживал редкие контакты с моей мамой и даже составил завещание на мое имя.

Смерть совершенно незнакомого человека вторично сделала меня сиротой, правда, совершенно без эмоций с моей стороны. Мне было все равно. Я сильно переживала, когда несколько лет назад скончалась бабушка. Потом, когда умерла мама, ее смерть я перенесла намного спокойнее. Можете считать меня неблагодарным, черствым и жестоким человеком, но мы с ней были слишком разными людьми. Нет, я не бросила ее, больную, в одиночестве. Я заботилась о маме, через день навещала, покупала лекарства и вызывала врачей. Но жить предпочитала отдельно. Пусть в общежитии, пусть на съемной квартире. Лишь бы отдельно!

Наверное, дело в том, что по-настоящему вырастила и воспитала меня именно бабушка. Жила она в деревне, немножко похожей на ту, где теперь поселилась я. Меня отправляли к ней на лето, и каждый год я с нетерпением ждала окончания весны. Мне нравились запахи старого деревянного дома, сырость, проникающая из подвала, и сухая теплая духота от топящейся печки.

И еще в том деревенском доме все время было темно. Из экономии старушка покупала самые маломощные лампочки и вкручивала их не больше трех на пятирожковую люстру, подаренную моей мамой. Странно смотрелась хрустальная люстра «Каскад» в таком доме…

Бабушку я очень любила. Любила за то, что она никогда не произносила красивых слов, никогда не обнимала меня с подчеркнутой нежностью за плечо и не спрашивала: «О чем ты мечтаешь?»

Так поступала моя мать. И мне приходилось лгать и изворачиваться, чтобы мои мечты остались моими. В противном случае я не была застрахована от того, что их перескажут гостям или соседям как забавный анекдот.

Бабушка же меня просто любила. У нее я могла быть самой собой, не корча из себя примерную пай-девочку. Не стесняться своего роста и широких плеч, носить нестираные джинсы, возиться в пыли с лохматой блохастой собакой, сколько угодно гладить кошек, не думая о лишае.

Не нравилось мне только одно: прополка ее обширного огорода. Увы, тут мои деревенские гены дали сбой: при всем желании я была не способна отличить культурное растение от сорняка.

Бабушки не стало уже несколько лет назад. Дом мама, никогда не обладавшая коммерческой хваткой, продала за копейки. Деньги пошли на ремонт нашей двухкомнатной «хрущевки» в центре Вятичей.

А теперь сбылась моя мечта: дом в деревне! Вернее, полдома. Язык не поворачивался назвать его избой – нет! Это именно дом: уютный, обжитой. С участком – маленьким, не больше трех соток. С яблонями – сучковатыми и покрытыми плесенью стволами, они уже давно не плодоносили – столько им было лет.

Наследства моего биологического отца – назвать его папой у меня никак не получалось – хватило на то, чтобы выплатить две трети суммы, которую запросила за дом бывшая владелица. Остальное я надеялась набрать, сдавая жильцам «хрущевку».