Беатрис - Лина Бенгтсдоттер

Гул голосов в баре становился все громче. В голове у Чарли зашумело. Ей давно следовало бы уйти домой, но тут у нее появилась компания — неокольцованный мужчина в костюме уселся рядом и подал надежду, что вечер может закончиться так, как ей хотелось изначально.

Когда они поболтали какое-то время, мужчина, которого звали Як, спросил ее, откуда она.

— Из Стокгольма, — ответила Чарли.

— Я имею в виду — откуда родом. Мне кажется, у тебя в речи слышен диалект.

— Давненько никто не отмечал, — усмехнулась Чарли. — Я думала, уже и незаметно.

— Чуть-чуть, но заметно. Ты из Эстгётланда?

— Нет, мой диалект — скорее смесь вестгётского и вермландского. Я выросла как раз на границе.

— В каком городе?

— Это просто маленький поселок. Название тебе ничего не скажет.

— Думаю, скажет.

— Гюльспонг.

Як наморщил брови.

— Ты была права. Такого места я не знаю. Прости.

— Можешь не извиняться.

— Так расскажи мне, — попросил Як. — Расскажи о Гюльспонге!

Чарли как раз собиралась ответить, что рассказывать особо нечего, однако четыре бокала пива сделали ее неожиданно разговорчивой.

— Я жила на маленьком хуторе в сельской местности, вдали от центра.

Сделав паузу, она отпила глоток пива.

— Там стояла целая роща вишневых деревьев, была столярная мастерская и блестящее озеро.

Як улыбнулся, и сказал, что это звучит, как сказка из книг Астрид Линдгрен.

— Люккебу ^[1], — сказала Чарли.

— Что?

— Он так назывался — дом, где я жила. Люккебу.

— И ты была там счастлива?

— Да, — ответила Чарли. — Очень счастлива.

Где-то она читала, что никогда не поздно обзавестись счастливым детством. Наверное, именно так и следует поступать: преувеличивать все хорошее и убирать плохое, врать и приукрашивать, пока не начнешь сам во все это верить.

Як спросил, есть ли у нее братья-сестры, и Чарли подумала о детской комнате, ремонт в которой так никогда и не был закончен, о машинках, которые Бетти нарисовала на стенах, о кровати, которую предполагалось прикрепить к стене.

— Да, — ответила она. — У меня есть брат. Мы с ним тесно общаемся.

«Общались, — подумала она. — Теперь все оборвалось». Перед глазами встало лицо Юхана, тревога по поводу их возможного родства.

«Очень надеюсь, что я все же тебе не брат».

И ее ответ: «Мне казалось, ты хотел, чтобы у тебя была семья».

Юхан. В первое время после его смерти она никак не могла отключить слайд-шоу, без конца крутившееся в голове: его взгляд, когда она вышла из озера совершенно голая, кровать в мотеле, вишневое вино в Люккебу. И потом — все то, что так и не сбылось.

— У меня есть сестра, — сказал Як, — но мы почти не общаемся. Мы даже в детстве не играли вместе, хотя разница у нас всего два года. Наверное, потому что нам нравились разные занятия.

— У нас с братом все было наоборот. Мы любили одни и те же игры. Строили шалаши в лесу за домом и играли у воды.

— Так у вас был участок с выходом к морю?

Чарли кивнула. Можно и так сказать.

— А еще мы часто выплывали на середину озера в собственной маленькой лодочке, — продолжала она. — А еще у нас была лиса. Ручная, как собака.

— Да разве такое возможно? — удивился Як. — Приручить лису.

Чарли вспомнила кровавую бойню в курятнике и слова Бетти о том, что зверь всегда остается зверем.

«Они могут казаться совершенно ручными, но рано или поздно звериный инстинкт берет верх». И потом, когда катастрофа случилась: «Что я говорила? Разве я не предупреждала, что все пойдет наперекосяк? Смотри, что вышло!»

— Можно, — ответила Чарли. — Лиса у нас была смирная, как овечка.

Як придвинулся ближе к ней.

— Звучит как настоящая идиллия.

— Это и была идиллия. Жизнь как в прекрасном сне. Хочешь еще? — она кивнула на его пустой бокал.

— Да, сейчас закажу, — ответил он, поднялся и протиснулся к бару.

Чарли посмотрела ему вслед. Высокий, прекрасно сложен, однако ее заинтересовало в нем не это. В его движениях ощущалась какая-то уверенность, любопытство, когда он смотрел на нее, тонкий баланс между возможностью и сопротивлением.

— Расскажи о себе, — попросила она, когда он вернулся с пивом. — Расскажи о своей работе.

Она уже успела благополучно забыть, чем он занимается.

— Да тут рассказывать особо и нечего, — вздохнул Як. — Экономика — не больно увлекательная вещь. Собственно говоря, я мечтал стать актером, но родители считали, что это ненастоящая работа, так что… Возможно, у меня бы ничего и не вышло, но…

— Но — что?

— Иногда я жалею, что не попробовал — чего мне стоило сделать хоть одну попытку? А теперь я так и не узнаю, мое это было или не мое.

— Но ведь никогда не поздно? — заметила Чарли и тут же подумала, что говорит ерунду. Вот именно: уже поздно.

— Тогда давай выпьем, — улыбнулся Як и поднял бокал. — Выпьем за то, что никогда не поздно.

— И все же жаль, — вздохнула Чарли. — Грустно, когда родители ограничивают своих детей.

— Твои тоже так делали?

— Нет, вовсе нет. Мама всегда говорила, что я могу стать, кем захочу — только не танцовщицей.

— И кем же ты стала?

— Танцовщицей, — ответила Чарли. — Я стала танцовщицей.

Часы показывали без четверти час. Бар закрывался.

— Что будем делать? — спросила Чарли.

— Я… женат, — пробормотал Як. — Сожалею, если я…

— Никаких проблем, — ответила Чарли, пытаясь скрыть разочарование. Она почувствовала себя обманутой. Почему он не носит кольцо? Если не хочешь, чтобы с тобой флиртовали женщины, рядом с которыми ты совершенно добровольно сел, то надо, по крайней мере, носить кольцо.

— Подожди, — заговорил Як, когда она поднялась. — Я хотел сказать — мы могли бы…

— Мне надо домой, — ответила Чарли. — Завтра на работу.

— Танцевать?

— Что?

— Я спросил — тебе завтра танцевать?

— Да.