Штормовое предупреждение - Мария Адольфссон

Месяцем раньше

Первый день Рождества

Всего-то несколько градусов ниже нуля, а жгучий воздух режет легкие, и она поневоле останавливается, переводит дух под защитой шарфа. Гертруд Стууб с ужасом осознает, что едва не чертыхнулась, и осеняет себя крестным знамением. Взгляд все более боязливо блуждает меж лесным участком, поднимающимся к гребню горы, и узкой гравийной дорожкой, по которой она идет. Раз-другой она бегло смотрит в другом направлении. В сторону того, о чем даже думать не смеет.

У тебя просто разыгралось воображение, думает она, чувствуя, как спазм в груди отпускает. Вообще-то он не обещал прийти, это ты решила, что он придет. И все же мечешься тут, как полоумная. Она заставляет себя еще немного постоять, подышать сквозь шерстяной шарф, потом спешит дальше по бугристой дорожке, где лужи застыли зеркалами предательского льда.

Слева высится склон с голыми стволами деревьев, за которыми виден голубой силуэт Гетрюггена. Склон крутой, неприступный для человека в ее годах. И в годах Фредрика. Вряд ли он настолько безрассуден, думает она, стараясь отогнать эту мысль. По другую сторону — еще хуже. В считаных метрах справа от дорожки там обрыв.

Нехотя она поворачивает голову. Пока смотришь вдаль, оно выглядит как обычное приветливое озеро, раскинувшееся под первыми утренними лучами бледного декабрьского солнца. Лесное озеро, подернутое тонким льдом. Но если всего на шаг-другой отойти от дорожки, вытянуть шею и глянуть вниз, стены карьера круто и беспощадно обрываются прямиком в черную глубину. Гертруд с дорожки не сходит. Ничто не заставит ее добровольно подойти к краю обрыва.

— Он ведь тут каждый день ходит, — вслух произносит она и пугается собственного слабого голоса и глухой тишины, поглотившей слова. Окликнуть его по имени она не в силах, не хочет услышать, как прозвучит возглас. Если он здесь, она так или иначе его найдет.

Здешние места ему хорошо знакомы, твердит она себе. Он точно знает, куда наступить, как и Сэмми. Оба, наверно, уже дома, он, понятно, сидит в тепле, на кухне, пьет кофе с остатками вчерашних шафранных булочек. Грешно ведь, а он и в ус не дует, не думает ни о царствии небесном, ни о преисподней. С него вполне станется. Нет, пойду обратно, хватит глупостей, думает Гертруд, бросая через плечо взгляд на проделанный путь. Хотя, поневоле признает она, теперь уж без разницы — что возвращаться, что идти дальше вокруг карьера, считай, одинаково далеко.

С тяжелым вздохом она продолжает путь в гору и вновь осеняет себя крестным знамением, проклиная в душе беспечность брата вообще и полное отсутствие благочестия в особенности. Фредрик в церкви нечастый гость, ей ли не знать, однако ж к рождественской утрене ходит всегда. Невесть по какой причине самые отъявленные безбожники, которые бывают в доме Божием разве только на свадьбу да на крестины, именно на Рождество спешат в церковь. Может, он попросту проспал.

Чуть дальше впереди уже видна площадка, где начинается дорога пошире, ведущая вниз, к шоссе. Или кончается. Много лет минуло с тех пор, как там ездили машины, и трещины в асфальте год от года становятся все шире. Ремонтировать эту дорогу нет смысла, ведь пользуются ею только те, что сваливают металлолом да мусор возле разворотной площадки, вместо того чтобы отвезти его вниз, в центр переработки поблизости от Вальбю. Прижимистые, бесчестные людишки, готовые на все, лишь бы сэкономить хоть марку. Но, пожалуй, им и то недостает наглости заявиться сюда в первый день Рождества, думает Гертруд. Кроме Фредрика, всем хватает ума держаться подальше. Нынешнюю молодежь, судя по всему, даже летом не тянет сюда на запретные купанья в опасной для здоровья воде карьера. Инстинктивно Гертруд ощупывает карман пальто — мобильник на месте. Если она упадет да расшибется, никто ее здесь не найдет, особенно в эту пору года.

Хороший будет ему урок, коли он упадет да расшибется, думает она. Не всерьез, просто чтобы он наконец уразумел, что слишком стар и нельзя ему в одиночку шастать в здешнем безлюдье. Рука опять машинально поднимается к груди в знак раскаяния в запретных мыслях, и теперь уже Гертруд зовет:

— Эгей! Фредрик!

Секундой позже она цепенеет.

От жалобного, хнычущего повизгивания ее бросает в холодный пот. И в ту же минуту, при виде чуть дальше впереди черно-белого бордер-колли, приходит осознание. Длинный поводок волочится по земле, меж тем как Сэмми отчаянно мечется по краю обрыва, на секунду-другую ложится, снова вскакивает и продолжает свои безутешные метания, рискуя в любую секунду оступиться. С виду кажется, будто пес хочет спуститься с обрыва, но звук приближающихся шагов заставляет его навострить уши и поднять голову. В следующий миг Сэмми видит Гертруд и с лаем устремляется ей навстречу. Выгнув спину, несчастный пес снует туда-сюда от Гертруд к обрыву, подгоняет ее вперед. Скрепя сердце она идет за ним и громко молится:

— Господи Боже милосердный, не оставь меня.

* * *

С дороги, где она стоит, крепко прижав варежку ко рту, брата не видно. На секунду ее захлестывает головокружительно-тщетная надежда — может, там внизу не Фредрик. Может, там всего-навсего старый изжеванный теннисный мяч, игрушка Сэмми, которую пес упрямо таскает с собой. Может, Фредрик ненароком бросил его не в ту сторону, не вверх по склону, как обычно. И когда она с замиранием сердца подходит к обрыву и вытягивает шею, его по-прежнему не видно.