Дважды коронован - Владимир Колычев

Смычок драл струны, вытягивая звук не только из скрипки, но и из самой души.

Там сидела Мурка

в кожаной тужурке,

А из-под полы торчал наган.

Патлатый лабух краснел от натуги, пытаясь выдержать высокую ноту. Не самый сильный у него голос, но парень старался. Еще бы, такая песня! Зато худосочный очкарик виртуозно наяривал смычком, вытягивая из скрипки нерв и вышибая слезу. И так ловко у него это получалось, что ни гитары не слышно, ни даже ударных.

Мурка, ты мой Муреночек,

Мурка, ты мой котеночек...

Сильно, душевно, пронзительно.

Мощная песня, не вопрос. Только не фонтан какой-то в тексте. «Раз пошли на дело, выпить захотелось, мы зашли в шикарный ресторан». Какой кабак, если дело еще не сделано? Сначала дело, потом все остальное...

Вот у Юры Фурмана все по уму. Он сначала восемь лет отмотал, от звонка до звонка, как и положено правильному пацану. А когда откинулся, на свои кровные заказал поляну в том самом шикарном ресторане. Халдей суетится, лабухи слух греют, девчонка за соседним столиком глаз радует. Все путем, короче. Водка рекой, душа поет, жизнь удалась...

А девчонка, что за соседним столиком, хороша. Длинные темно-русые волосы, лицо – из лучших фондов природы, кожаная жакетка, короткое черное платье с люрексом. Не похоже, что у нее наган под пиджачком, но под платьем точно – драгоценный клад для оголодавшего мужчины.

Шесть лет у Фурмана не было женщины... Ну, это версия для корешей. А если по чесноку, с бабой он вообще никогда не был. Заочно-ручное общение не в счет.

В шестнадцать лет он сел. За убийство. Темным вечером мужика в парке зарезал, по классическому сценарию – гоп-стоп, мы подошли из-за угла. Терпила сам виноват был. Юра с ним по-человечески, нож к горлу – кошелек или жизнь? Ну, тот дернулся, а острый нож в шею по самую рукоять вошел. Кровищи было, жуть... Два года на малолетке отмотал, шесть – на взросляке. А ведь цель была так близка! Деньги хотел взять, чтобы Таньке цветы купить, ну, и бутылку портвейна. У нее предки куда-то уехали на пару дней, она Юру к себе домой на огонек пригласила, но брыкучий мужик все испортил. Нет чтобы спокойно лопатник отдать, так он вдруг народным дружинником себя возомнил. Хорошо, что терпила пьяный был, а то могли бы все пятнадцать лет за него впаять. Хотя и восемь – такой же большой минус по жизни, как серпом по яйцам.

Но ничего, сейчас ему двадцать четыре, вся жизнь впереди, надейся и жди. И Таньки у него будут, и Маньки, и прочие прелести жизни. Главное, нос по ветру держать.

– Ну, ты мужик, Фурман. Давай за тебя!

Юра недовольно глянул на Косого. Этот уже в дупель уелся – и без того косые глаза вообще, казалось, местами поменялись, и язык еле ворочается. Как бы на руках домой тащить не пришлось. Впрочем, не для того Фурман восемь лет мотал, чтобы со всякой пьянью нянчиться. Сам доползет. Отоспится под столом и доползет.

– Я тебе не мужик, понял! Я блатной, понял? В авторитете!

Фурман хорошо помнил, как его гоняли на «малолетке». Одна только прописка чего стоила! Со второго яруса вниз головой сигать пришлось, с завязанными глазами. Его на одеяло хотели поймать, а рука у кого-то дрогнула, и он со всей силой об пол. Две недели потом в больничке с гипсом на шее провалялся. Затем сам над новичками издевался, понятиям учил. Но в авторитеты тогда не выбился. Да и на взрослой зоне, честно говоря, выше бойца подняться не смог. В свите у смотрящего по бараку ошивался, с неугодными разбирался, с беспредельщиками на разборках дрался, с кавказцами на ножах сходился. Ну так молодой он еще, чтобы реально в авторитете быть; ему бы еще три-четыре года, он бы и сам отрядным смотрящим стал...

– Ну, извини, если обидел, – в тяжелом пьяном раздумье медленно почесал у себя за ухом Косой.

– Меня нельзя обидеть, понял! Меня можно только оскорбить... А-а!

Не в том состоянии был сейчас Косой, чтобы вникать в толкования. Совсем никакой. И Горемыка тоже лыка не вязал. Смотрел на Фурмана, как верблюд в зеркало, – глаза таращил, но ничего не соображал.

И Косой, и Горемыка – чужаки в этом кабаке. Музыка их не волнует, бабы не греют, им бы нажраться в лежку, вот и все счастье. Грузчиками они работают на железнодорожной станции; утром опохмеляются, вечером бухают, а в перерывах пашут и спят. В этом вся их жизнь, к другому они даже не стремятся. Фурман восемь лет за колючкой провел, и то выглядит сейчас лучше, чем они. Зеленые джинсы, кожаная куртка – неважно, что из кусочков сшитая, затертая; главное, смотрится он в ней круто. А Косой и Горемыка выглядят как оборванцы, если б не Фурман, официант и обслуживать их не стал бы. Правда, при всей своей зачуханности Косой и Горемыка смотрятся внушительно. Рослые, мощные, а сила в руках такая, что батарею парового отопления как гармошку порвут. Да и рожи те еще, без содрогания на них не взглянешь. Что у одного грубые и тяжелые черты лица, что у другого. Хотя у Косого физиономия вытянута в длину, а у Горемыки – в ширину, у одного губы толстые и слюнявые, а у другого их вообще не видно. Зато у Горемыки брови такие косматые, что сам Брежнев позавидовал бы.

Фурман тоже не утонченной внешности, черты лица у него такие же грубые, наспех тесанные, нос крепкий, скулы мощные, подбородок тяжелый. Может, и не красавец, но, глядя на себя в зеркало, он думал о том, что должен нравиться женщинам. Суровое у него лицо, как у сильного, волевого мужчины. Бабы таких любят... Только почему-то темно-русая красотка даже не замечала его.

Главное, платье не оправляет, хотя ноги обнажены чуть ли не до задницы. Знает, что вид у нее жуть какой соблазнительный, и хоть бы хны. Провоцирует Фурмана, но в его сторону не смотрит. А ведь нарочно заводит его, заманивает...

Он бы подошел к ней, пригласил на медленный танец, но нельзя. Красотка не одна, подруга с ней, симпатичная брюнетка, и два парня в компании. Крепкие на вид ребята, серьезные и одеты стильно – модные кожаные пиджаки, водолазки с коротким воротом. Говорят много, жестикулируют, пальцы веером разбрасывают. Типа, крутые, основные... Видно, что девчонкам они нравятся.

Ну да, у пацанов на столе вино импортное для дам, сами дорогой «Абсолют» хлещут, красная икра в вазочке, горячие блюда – все как в лучших домах. А у Фурмана на столе только водка, самая дешевая, да остатки салата. Чем он такой может быть интересен красивым девочкам?

А надо быть интересным. Нужно, чтобы девчонки сами вешались ему на шею. Деньги для этого нужны, шмотки фирменные, крутая иномарка...

Он хоть и на зоне был, но знает, как люди на воле живут. Пацан из Москвы с ним сидел, Костя Смык; он рассказывал, какая в столице шикарная жизнь, как народ при деньгах с жиру бесится. Чем занимаются, как одеваются, на чем ездят, как телок снимают – все рассказывал. И так красочно описывал, что Фурман как наяву в Москве побывал.