Хранители завета - Том Эгеланн

1070 год

Старый викинг закашлялся и посмотрел в оконце своей холодной монастырской кельи на склоне горы. Со стороны океана надвигался туман, но он его не замечал. У воды среди камней и выброшенных на берег водорослей чайки устроили крик, окружив гниющие останки туши тюленя.

Он откашлялся, обхватил негнущимися от подагры пальцами перо и написал:

Один, дай мне силы.

Руки мои дрожат. Скрюченные пальцы больше похожи на когти орла. Ногти заострились и обломались. Из груди моей вместо дыхания вырываются свист и хрипы. Глаза, которые когда-то могли разглядеть сарыча в поднебесье или корабль на самом краю горизонта с верхушки мачты, теперь застил вечный туман. Только наклонив лицо к пергаменту, так что отчетливо слышен скрип пера по хорошо выделанной коже и ощущается запах дубильной кислоты, смешанный с моим собственным дыханием, я, хоть и с трудом, различаю слабый след чернил. Но это неизбежно, когда медленно приближаешься к позорной смерти.

Браге, дай мне силы запечатлеть мои воспоминания на выбеленном пергаменте. Больше сорока лет прошло с того дня, когда моему повелителю и королю — человеку, которого называют теперь Óláfr hinn helgi, Олаф Святой, — нанесли удар мечом в битве при Стиклестаде. [6]Я был его оруженосцем и другом. Он так и стоит у меня перед глазами, бесстрашный и твердый в вере, а Кальв наносит ему смертельный удар. Он нашел своего Бога, мой король.

Чтобы не перечить моему господину, я принял крещение во имя Иисуса Христа. Однако втайне, как и встарь, поклонялся богам, доставшимся мне от предков. Я так и не осмелился признаться Олафу, что изменял вере. Оставаясь наедине с собой, я молился Одину и Тору, Бальдру и Браги, Фрею и богине Фрейе. [7]Мои боги помогали мне всю мою жизнь. А что сделал Иисус Христос для моего короля? Где был Бог, которого они называли Всемогущим, когда Олаф сражался за Него при Стиклестаде? Мои же боги сохранили мне жизнь и позволили дожить до возраста, когда тщедушное бренное тело почти рассыпается на куски, внутренности сгнили, а мясо отваливается от костей. Никогда Валгалла [8]не распахивала предо мной своих врат. Почему мне не было позволено умереть в битве? С того самого дня, как мы с Олафом, тогда еще два молокососа, отправились в свой первый поход викингов, я не раз смотрел смерти в глаза в чужих краях. Но валькирии никогда не останавливали на мне свой выбор. Я еще чувствую жажду крови и помню ярость, которая вскипала во мне каждый раз при приближении к чужому берегу, ужас в глазах противника, вздымающиеся груди и обнаженные бедра женщин, над которыми мы надругались. Мы бились храбро — так, как нас учили отцы и деды. Сколько человек мы убили? Больше, чем пальцев на руках у тысячи человек. Я и сейчас вижу перед собой взгляд тех воинов, которых я разрубал во имя короля Олафа. Мы брали в плен мужчин и женщин, которых потом продавали как невольников и наложниц. Поджигали дома и, уходя, оставляли деревни в руинах. Таков был обычай.