Голос ангела - Андрей Воронин Страница 45

Кузьма пригнулся и понял: с ним не шутят.

– Ты что, умом тронулся?

– Чужого захотелось?

– А что, оно твое?

– Не мое, но и не твое, – пасечник говорил так, словно он был не один, словно рядом с ним – еще кто-то невидимый, с кем он советуется и чьи безмолвные приказания слышит, а затем исполняет.

– Дай вылезу, помоги, дай руку!

– Веревку могу предложить.

– Веревку? Давай веревку, – попытался перевести разговор Пацук.

– Вылезай, – пасечник отступил, дав возможность Кузьме самому выбраться из ямы.

Пацук даже в глубине души не чувствовал себя виноватым. Другое дело, если бы перед ним стоял милиционер. Но распоряжаться землей и тем, что она прячет, пасечник имел такое же право, как и Кузьма. Оказавшись на траве, Пацук немного осмелел. Пасечника он знал неплохо, если, конечно, учесть, что тот был человеком нелюдимым, никто из всего города не мог назвать его своим другом.

– Чего тебе?

– Это правильно, что ты Стрельцова порешил, – добрейшим тоном произнес пасечник.

– Ты чего?

– Я все видел.

«Ах, вот оно что! – подумал Пацук, вспомнив свои недавние страхи на воде. – Вот он где, Стрельцов, вынырнул!»

Кузьма смерил взглядом яму. Мертвый пасечник вполне мог навсегда в ней скрыться.

– Засыпай, – пасечник поскреб ногтями волосатую грудь, качнул старый медальон и вновь, устрашая Кузьму, рассек воздух палашом.

– Иди ты на хрен! – зло бросил Папу к и сделал вид, что уходит.

Он бы и в самом деле ушел, если бы не упоминание пасечником о смерти Стрельцова.

– Ты, наверное, не понял, – мягко окликнул пасечник Пацука.

– Ладно, засыплю, – притворно согласился Кузьма, нагнулся, приподнял лопату и, чтобы усыпить бдительность своего стража, бросил на дно ямы несколько комьев земли. А затем ловко, по-зековски, взмахнул лопатой, надеясь рассечь пасечнику шею.

Хрип Пацука потонул в тумане.

– Тебе уже ничего не поможет, – выдохнул пасечник, уклонившись от вспоровшего утренний туман лезвия лопаты.

Пацук еще несколько раз пытался ударить пасечника, но даже не сумел его достать. Отбросил лопату и схватил врага за шею. Мужчины сцепились и покатились по траве. Странной была эта схватка, мужчины кусались, хрипели. Все происходящее казалось Кузьме дурным сном. Он не мог понять, что движет пасечником – желание отомстить за смерть Стрельцова или не дать чужаку выкопать клад? Неизвестность пугает и отбирает силы.

Пасечник оказался сверху. Пацук, изловчившись, выхватил из кармана нож и готов был уже всадить его в бок противнику, но тот придавил его руку коленом к земле. Пальцы нехотя разжались, и нож с выкидным лезвием упал в росистую траву.

– Все, хватит, пусти! – хрипел Пацук. – Твоя взяла! Сколько тебе надо? Я заплачу… – он старался выгадать время в надежде, что сумеет придумать путь спасения.

Грубые пальцы пасечника сошлись на шее Пацука. Тот несколько раз дернулся, пытаясь высвободиться, но даже не сумел оторвать спину от земли.

– Деньги отдам, золото! – слова Кузьмы захлебнулись в хрипе. Пасечник мертвой хваткой сжал его шею. В глазах у Кузьмы померк свет, он уже не чувствовал боли, и последнее, что он услышал, было: “Каждый, кто посягнет на это место, должен умереть!"

Пасечник медленно разжал пальцы, поднялся и отряхнулся. Веревкой, которой был связан металлоискатель, он стянул Пацуку ноги, руки, в рот затолкал кляп из скомканной тряпки. В его глазах при этом не было ни злости, ни радости, ни сожаления. Он оставался спокойным, как любой сельский житель, занятый привычной работой, делающий ее с утра до ночи, внешне ничем не проявляющий ни эмоций, ни усталости.

Он неторопливо засыпал яму, бросив на дно старый палаш, заложил ее дерном. Металлоискатель, лопату, пленку спрятал в кустах, забросав ветками, и вернулся к Пацуку. Тот уже немного пришел в себя, постанывал. Дышать ему мешал кляп, в простуженном носу булькало. Но пасечник не обращал внимания на страдания Кузьмы. Он подхватил его за брючный ремень, широкий, военный, и легко поднял с земли. Пацук извивался. Пасечник принес его к реке, бросил на дно лодки и вытолкнул ее на середину реки.

Заурчал мотор, и лодка двинулась в густом тумане к городу.

Было еще очень рано. Охотников оказаться в такое время на свежем воздухе на берегу реки в Борисове не нашлось. Пацук затаился, сберегая силы для того момента, когда у него окажутся свободными руки.

"Неужели в ментовку везет? – думал он. – Непохоже на пасечника, он сам ментов не любит”.

Пацук почувствовал, что лодка поворачивает, вскоре она ткнулась носом в мостки. Лишь когда пасечник поднял его, Кузьма увидел, что находится возле собственного причала. Тропинка от мостков вела к небольшому дощатому сараю, в котором он хранил дрова, весла и другие лодочные принадлежности. Его дом стоял подальше от реки, на сухом месте, сквозь деревья и кусты виднелась лишь крыша.

Пасечник вновь подхватил Кузьму за ремень и понес. Тонкие доски мостков скрипели, прогибались под его тяжелой поступью. В сарае царили полумрак и предрассветный холод. Легкий пар клубился возле губ пасечника, когда он шагнул туда. Пацука он, как вещь, бросил на пол. И тут Кузьма, если бы не кляп во рту, закричал бы так, что его услышали бы в самом Борисове: в углу сарая среди весел и рыболовных снастей стоял мертвый Стрельцов. Посиневшее, распухшее тело облепили пиявки, у ног натекла огромная лужа грязной, дурно пахнущей воды. Глаза у трупа были широко открыты. На лице безобразно вывернулись края раскисших в воде ран – следы ударов веслом.

Мелкая дрожь пробежала по телу Пацука. Кузьма повернул голову, чтобы посмотреть, что делает пасечник. Тот, став на ящик из-под бутылок, прилаживал к балке веревочную петлю.

– Вот и порядок, – миролюбиво заметил пасечник, спрыгивая на земляной пол.

Держа перед собой нож, он подошел к Кузьме. Тот, связанный, попытался отползти к поленнице дров, уперся в нее боком и захрипел.

Лезвие рассекло веревки на ногах Пацука. Он тут же сделал отчаянную попытку ударить пасечника, но сразу получил удар в грудь, от которого невозможно стало дышать.

– Поднимайся, урод! – пасечник поставил Пацука на ноги и за шиворот подтащил к мертвому Стрельцову. – Вот вы и встретились, друзья-товарищи, охотники до чужого добра.

Кляп пасечник вырвал внезапно, чуть не выломав Пацуку зубы. Тот хватал воздух широко открытым ртом и даже забыл о том, что можно кричать.

– Зачем? Что? Ты чего?! – запричитал он.

– Стрельцова я должен был убить, – тихо заметил пасечник, – спасибо, что сделал мою работу. Каждый, кто посягнул на то место, должен умереть.

Пасечник подтащил сопротивляющегося Пацука к веревочной петле, взгромоздил его на табурет и, как ни упирался Кузьма, как ни втягивал голову в плечи, набросил петлю ему на шею. Веревка тут же скользнула по балке, и петля впилась в кожу. Пацук машинально приподнялся на цыпочки, чтобы жесткая веревка не так мучила его, но пасечник на это и рассчитывал: несильный рывок, и теперь уже Кузьма не мог опуститься на каблуки – надежный узел закрепил веревку на балке. Пацук попробовал крикнуть, но не мог широко раскрыть рот, веревка прижимала нижнюю челюсть. И все же крик прозвучал, жалкий, несильный.