Подземная война - Александр Тамоников Страница 11

– Да. На улице Некрасовской нашли и не смогли опознать мужской труп. Сейчас над ним колдуют милицейские криминалисты. Нашли за мусорной свалкой, недалеко от спуска в канализационный коллектор. Мужчина средних лет, без характерных примет, одет в штатское, при себе никаких документов. Несколько пулевых ранений. Единственное, что смог сказать медик – застрелен из ППШ. Какое-то время жил, его тащили, оторвали каблуки… – Казанцев многозначительно замолчал.

– Наша работа, хочешь сказать?

– Так и есть, товарищ майор. Один из тех, кто на нас напал. Сообщники пытались его вытащить, но, видать, совсем был плох – помер. А может, добили, чтобы не мучился, и выбросили в первом попавшемся безлюдном месте. Следы ведут в коллектор. Пытались туда спуститься, но такие лабиринты, товарищ майор…

– Хватит, уже спустились. И эти последствия еще разгребать и разгребать. Сдох – и ладно. Надо распространить его посмертное фото, может, кто узнает.

– Сделаем.

– Хотя, я сомневаюсь. Сумей его опознать с последующим ущербом для банды, не стали бы выбрасывать на свалку. Сожгли бы, на худой конец обезобразили лицо. Что на автобазе?

– Персонал изолирован, проводятся допросы. Собираем сведения по подозреваемым. В штате гаража двенадцать человек, и все как один твердят, что ничего не знали. Рыхлин и Штыренко вели замкнутый образ жизни, с народом не откровенничали. Иногда оставались после работы под разными предлогами. Работники милиции, кстати, недовольны. Они получили приказ содействовать контрразведке, но все равно ворчат. Мол, раз убили смершевца, так пусть СМЕРШ и расследует. Вслух претензии, конечно, не высказывают, боятся…

– Пусть только попробуют высказать. Надо поработать с вахтерами. Доставляли же какие-то грузы, вводили и выводили посторонних – и чтобы вахтеры ничего не знали? Не поверю. Об этом знали бы даже слепые и глухие.

– Возможно, товарищ майор, – сокрушенно вздохнул капитан. – Посторонних на автобазе в ночное время иногда замечали, но начальству виднее, значит, так надо. Проблема в том, что в ограде за 4-м гаражом обнаружен замаскированный лаз. Там устроили свалку, и дыру засечь не так-то просто. Классика. На вид все цело, но две доски можно отогнуть и вынести с территории хоть слона. А за забором – лог, частный сектор, в котором половина домов пустует. Можно вывести и привести целую роту…

– Паршиво…

– Опросили людей на Лазаревской улице, где злоумышленники бросили машину. Их видел в окно местный пьяница. Мужчина – инвалид, из дома не выходит, глушит горькую и сутками сидит у окна. Откуда добывает средства на выпивку – загадка. Но этот вопрос не к нам. Мужику плевать на все, бывший фронтовик, но участкового боится. Он видел, как машину загнали в тупик, двое ехали в кабине, двое в будке, мужчина помог спуститься женщине. По описанию – наши клиенты. Вели себя спокойно, не разговаривали, не ругались. Закрыли машину, спустились в овраг… Инвалид еще не выпил, только собирался, поэтому был в относительно ясном уме и трезвой памяти. Сам прыгает на одной ноге, а бил себя копытом в грудь, дескать, я за советскую власть последнее здоровье отдал…

– В Одессе это широкая практика, – усмехнулся Лавров. – За годы оккупации похвастаться городу нечем. С оккупантами сотрудничали тысячи, стучали друг на друга с упоением. А теперь вдруг все такие чистые, беззаветно боролись с захватчиками…

– До смешного доходило, – поддержал Казанцев, – в НКВД в первую неделю после освобождения очереди из таких выстраивались. Одни сами приходили, других гнать пришлось. Конвойных не хватало, чтобы доставить всех этих «борцов с оккупантами». Мы потом объяснительные читали, ржали, как подорванные. Некий Кравчук открыл сапожную мастерскую – специально, как он уверял, чтобы нанести вред немецко-румынским оккупантам. Мол, некачественно чинил обувь – кому-то гвозди забывал прибить, чтобы подошва отвалилась, другим задники подбивал, чтобы ноги стирали и воевать не могли. Смех да и только. Да попробовал бы он халтурить – мигом к стенке бы поставили… Одна семейная пара, фамилия, дай бог памяти… Тарасенко, открыла питейное заведение на улице Ланжероновской – специально по заданию подполья, чтобы спаивать оккупантов и тем самым проводить подрывную работу с целью ослабления вражеской власти. И так убедительно рассказывали, перебивали друг друга – заслушаешься. Внесли, в общем, свой вклад в правое дело. Сейчас они на Колыме, раскаиваются сильно – ну, если доехали… А еще одна деятельница, до революции владела небольшим кафе, и органы ее проморгали – при фашистах открыла закусочную, кормила господ офицеров деликатесами, расшаркивалась перед ними, лично бежала к каждому посетителю с поклоном. Так разорялась на допросе, прямо с пеной у горла: мол, не просто так угощала офицеров, а скармливала им мышьяк – небольшое количество, чтобы не сразу подействовало, а постепенно, и ее заведение осталось вне подозрений. Неиссякаемая фантазия у одесситов, товарищ майор. Не поверили ей только, неоднозначная репутация у дамочки – там вроде на расстрел тянуло… В Одессе даже для научных сотрудников при немцах нашлась работа, представляете? В мае 42-го создали, ни много ни мало, институт антибольшевистских исследований – на полном серьезе, проводили углубленную научную работу, читали лекции, устраивали встречи с представителями других порабощенных народов… Слово «порабощенных» я взял в кавычки, товарищ майор, – спохватился Казанцев.

– Я понял. Ну, и где они сейчас, эти ученые мужи?

– Кто где. Одни дельфинов в море кормят, другие с немцами сбежали, третьи выкрутились и будут обучать наших студентов основам марксизма-ленинизма. Увы, товарищ майор, всех привлечь к ответственности не удастся, слишком большой процент горожан сотрудничал с оккупантами. Но были случаи не тяжелые – лет на пять-шесть сибирских лагерей, а были и такие, что спускать нельзя… Заговорился я с вами, – спохватился офицер. – Побегу, наши до сих пор на автобазе работают…

Оперативник козырнул и испарился. День клонился к вечеру, голова была пустая, как котелок голодного пехотинца. Напевая под нос «На Дерибасовской открылася пивная», Алексей придвинул себе тонкую стопку личных дел сотрудников отдела, стал их перелистывать. Дела Огаревича и Еременко убрал подальше – мир их праху. С живыми надо работать.

Самому старшему – Валентину Бабичу – было тридцать пять, самому молодому – Павлу Чумакову – двадцать шесть. У всей четверки – солидные послужные списки.

Казанцев учился на техника-инженера в калужском филиале московского технического вуза, имел диплом, но на гражданке не работал ни дня. Офицерские курсы перед войной с белофиннами, брал Выборг, потом – работа в Особом отделе, Карельский фронт, перевод – закалял душу и тело в волховских болотах, снова перевод – в южную группу войск, теперь уже в качестве сотрудника контрразведки.

Пашка Чумаков, уроженец Астрахани, служил в батальонной разведке. Отличился в Орловско-Курской операции, когда сломали хребет фашистскому зверю, перевелся в новое ведомство – СМЕРШ, ловил шпионов и диверсантов под Смоленском. В Отдельной Приморской армии оказался перед началом Керченской операции глубокой осенью 1943-го, участвовал в освобождении Николаева, потом был переброшен в Одессу, когда в освобожденном городе начался кадровый голод.