Охота на Пиранью - Александр Бушков

Ах, как звенела медь

в монастыре далече!

Ах, как хотелось петь,

обняв тугие плечи!

Звенели трензеля,

и мчали кони споро

от белых стен Кремля

до белых скал Босфора...

Самые простые, незамысловатые, обыденные вещи непременнообретают экзотический, романтический, диковинный привкус необычайного – еслизаниматься ими в местах, скажем так, несопоставимых. Будь Мазур космонавтом, онобязательно протащил бы контрабандой на станцию «Мир» балалайку. И это были быминуты небывалого, неземного прикола: когда ты, оказавшись снаружи дляподвертки каких-нибудь вакуумных гаечек, паришь возле станции на короткойпривязи, внизу медленно, грузно проворачивается планета, вся в белых, твердыхстружках облаков, в руке у тебя бесполезная в безвоздушном пространствебалалайка, и ты постукиваешь по струнам затянутыми в космическую перчаткупальцами...

– Но будущего нет,

идет игра без правил.

Не в тот сыграл я цвет,

на масть не ту поставил.

Костей полны поля,

и реет черный ворон

от белых стен Кремля

до белых скал Босфора...

Но, в общем, и без космоса жилось нестандартно. Диковинножилось. Он лежал навзничь на нагретых полуденным солнышком досках, на палубеплота, брякал на гитаре, смотрел в голубое небо, расслабившись и отрешившись отвсего сущего, а мимо проплывали, не особенно и торопясь, исполненные дикойпрелести берега – сопки с плавными, как у музыкальных инструментов,очертаниями, поросшие темно-зеленой, кудреватой шубой тайги, великанские сосныи кедры, не знавшие человека желтые песчаные пляжи, уходившие под воду каменныероссыпи. Это плот двигался, конечно, но если не смотреть на воду, можнопреспокойно решить, будто все наоборот...

– Ах, лучше было б мне

в степях с Чекой спознаться,

к родной земле щекой

в последний раз прижаться.

Метелки ковыля

среди степного хора

от белых стен Кремля

до белых скал Босфора...

Потом и тренькать стало лень – от окружающего дикого,первобытного величия – и он бездумно лежал, глядя вперед меж расставленнымибосыми ступнями, словно в прицел. Плот целеустремленно скользил вместе сшироченной, могучей Шантарой, прямиком к Северному Ледовитому океану, докоторого оставалось каких-то восемьсот километров, если считать сухопутнымимерками. Плот носил имя собственное – «Ихтиандр». Он этого заслуживал, потомучто построен был добротно, как серьезное инженерное сооружение – на двухдюжинах накачанных автопокрышек с впрыснутым внутрь для надежности герметикомпокоилась основа из бревен, сбитых и скрепленных с величайшим тщанием, а уж по нимнастлана дощатая палуба. На палубе – небольшая палатка, обитые прорезиненнойтканью ящики для экипировки, в корме достаточно места для двух рулевых весел, ина высоком шесте гордо реет «Веселый Роджер», выполненный опять-таки прилежно,водоустойчивой краской. Мазур строил плот неделю, с пачкой чертежей и заранеепроделанными расчетами, бдительно следя за нанятыми в помощь куруманскимимужиками, чтобы не запили и не напортачили, то напоминал о немаленькой плате,то понукал морскими матерками. Мужики, поначалу полагавшие его очереднымгородским, бесившимся с жиру «новоруссом», понемногу присмотрелись и поверили влегенду – в «капитана дальнего плаванья», вконец придавленного ностальгией ирешившего, пока есть сила в руках и зоркость в глазах, проплыть по роднымместам. После этого работа пошла бойчее. Получилось недурственно. Ни однашляпка гвоздя не торчала, ни одна заноза за пять дней плаванья не впилась впятки. Плоту, если подумать, вполне подходило гордое наименование «судно». Упредков кораблики были не в пример хлипче. Даже жалко становится, какподумаешь, что «Ихтиандру» неминуемо предстоит оказаться брошенным.И потому дня два назад Мазур твердо решил, достигнув Игарки, не бросатьплот у берега и не дарить на дрова, а отпустить дальше, в океан – ну, там ужкак ему повезет: может через пару лет достичь и Норвегии, а может и прибиться кШпицбергену...

– Капитан, вы там не дрыхнете ли? – долетел с кормызвонкий голосок Ольги.

– Капитан дрыхнуть не может, – откликнулся Мазур сдостоинством. – Капитан всегда бдит...

Он перекатился на метр левее, лег на живот, упер локти впалубу, а подбородок – в стиснутые кулаки. Экипаж плота, состоявший изодного-единственного человека, вел себя безукоризненно – молодая женастарательно пошевеливала рулевым веслом (второе было поднято и закреплено),немного, конечно, сбившись с курса, уклонившись к правому берегу, но для речнойморячки со стажем ровным счетом пять дней и это было неплохим достижением,достойным именного кортика. Что ни говори, а это чревато – жениться на женщинедвадцатью годами моложе тебя, – однако Мазур, чуточку суеверный, как ивсякий морской человек, свято верил в два козыря: в теорию относительности и внаследственность. Согласно первой, среди молодых жен просто-таки обязанаотыскаться верная и правильная спутница жизни разменявшего пятый десяток«морского дьявола». Согласно второй, все Мазуры мужского рода оставались орламии на подступах к семидесяти. Взять хотя бы незабвенного дедушкиного брата –каперанг Владимир Казимирович Мазур, будучи пятидесяти шести лет от роду, увелюную красавицу-жену у кичливого остзейского барончика (прострелив вдобавок томуруку на дуэли), пользуясь знакомством с одним из великих князей, относительнолегко помог своей Джульетте развестись и перейти в православие, обвенчавшисьчесть по чести, наплодил четырех детей, прежде чем уйти на дно с подорвавшимсяна германской мине эсминцем «Свирепый»... Другие Мазуры отличались столь жетемпераментной любовью к жизни во всем ее многообразии – правда, и воздух,которым они дышали, был почище, и еда здоровее, и радиации вокруг витало не впример меньше... Но все равно, нужно надеяться. А если вернуться к теориивероятности – перед тем, как сдаться на милость Дворца бракосочетаний, Мазуржил с Ольгой два года и считал, что узнать успел.

И было в этом что-то невыразимо приятное – два года спустяжелать свою, только свою женщину столь же бешено, до сладкого головокружения,как и в первый день. На душе царил столь блаженный покой, что Мазур дажеиспугался чуточку. Лишь воспоминание об операции «Меч-рыба» помогло ему невоспарить над плотом. Он все так же лежал, подпирая кулаками подбородок,бездумно глядя на Ольгу. Ольга стояла на коленях, старательно ворочая румпель(как же на судне без румпеля? Только румпель, и никак иначе...), вполоборота кнему, и от напряженных движений, в которые приходилось вкладывать всю силу, еегрудь столь соблазнительно круглилась под тесной тельняшкой, что Мазурузахотелось немедленно подогнать плот к берегу и поставить на якорь. Героическимусилием воли он сдержался и отрывать экипаж от вахты не стал. Однако Ольга,углядев, должно быть, краем глаза, что с ним творится, с любопытством спросила: