Сверхъестественное. Мифотворец - Тим Ваггонер

На лбу Рене Мендес выступили капельки пота. Она работала кистью слишком долго – как минимум несколько часов – и теперь мышцы правой руки горели огнем. Спина и плечи болели, ноги тоже, в животе ныло и урчало. Когда она ела в последний раз? Утром? Вчера? Она даже не помнила точно, какой сегодня день.

Рене стояла перед холстом, натянутым на деревянный подрамник, справа пристроилась маленькая скамеечка с россыпью кистей и тюбиков краски. Кусок старого плавника, служивший самодельной палитрой, был усеян пятнами краски, выдавленной из тюбиков и частично перемешанной. Ее студия, какая-никакая, но студия, располагалась в углу родительского гаража. Отец выделил Рене это место, когда после окончания старшей школы она начала брать уроки рисования в общественном колледже Элдриджа. Места было немного: сделав шаг назад, Рене врезалась бы в мамину машину, вправо – ударилась бы локтем о стену, влево – толкнула бы ногой прислоненный к стене листодув. Однако она была благодарна родителям за разрешение работать здесь: так не приходилось ездить в колледж и пользоваться такой же крохотной и захламленной студенческой студией. В гараже она могла работать, когда заблагорассудится, хоть днем, хоть ночью, и ее никто не отвлекал. Родители с готовностью оставляли ее в покое, пока она писала. Да, заходя в гараж, они могли заглянуть ей через плечо, но никогда не пытались вовлечь в разговор, спросить, что она рисует и как продвигается работа. За это она была им очень благодарна.

Иногда мать беспокоилась за нее, особенно в последнее время. «Ты высыпаешься? Ты выглядишь очень усталой и едва притронулась к ужину». Рене было девятнадцать, и, хотя тревоги матери ее раздражали, – Рене уже вышла из детского возраста – она также понимала, что мама заботится о ней. В глубине души она осознавала, что у матери имеются основания для беспокойства. Рене начала рисовать с того возраста, когда впервые смогла удержать в руке мелок, и с тех пор предпочитала это занятие всем прочим. Но последние несколько дней выдались особенно продуктивными: в ярком пламени вдохновения она выдавала один рисунок за другим. Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Рене будто бы захлестнуло волной художественного вдохновения, и теперь оставалось лишь полностью отдаться его воле. Ощущения были одновременно восхитительные и пугающие, но остановиться Рене не могла при всем желании. Она должна была продолжать рисовать.

Ее длинные темные волосы были собраны в хвост, чтобы не задевать ими холст. На ней была старая футболка и потрепанные джинсы сплошь в цветных кляксах. Во время работы Рене максимально приближалась к холсту, не из-за плохого зрения, а чтобы лучше сосредоточиться на деталях. Этот рисунок был почти закончен, осталось нанести лишь завершающие штрихи. Обычно Рене изображала объекты из реальной жизни: цветы, птиц, деревья, людей… Но с недавнего времени ее воображение занимали фантастические персонажи – мужчины и женщины со странной неестественной внешностью и удивительными способностями, словно сошедшие со страниц романов фэнтези или комиксов. Сейчас, например, она дорабатывала женщину с жестоким выражением лица, чьи волосы до талии, безупречная кожа и платье без рукавов в пол казались сделанными из серебристого металла. На правой ее руке был длинный металлический наруч с перчаткой, превращающей пальцы в подобие когтей. Чего-то, однако, недоставало, и Рене никак не могла сообразить, чего именно. А потом ее осенило. Обмакнув кисточку в белую и синюю краски, она парой быстрых мазков заставила глаза женщины искрить электрической энергией. То, что надо.

Опустив кисть, Рене отступила назад, чтобы полюбоваться своей работой. Но в этот же момент краски начали блекнуть, и спустя несколько секунд нарисованная женщина исчезла, оставив после себя пустой холст.

Это могло бы показаться странным, но Рене не удивилась, ведь то же самое случилось с дюжиной прошлых картин. Почему эта должна была повести себя по-другому? Вздохнув, Рене выбрала наугад очередной образ из десятков, что крутились в голове, – мужчину в белом лабораторном халате со странным предметом в руке – золотым жезлом, обвитым змеями, – и подняла кисть.

– В конце концов останется лишь один, – пробормотала она, принимаясь за новый рисунок.

* * *

– Поверить не могу.

Джеффри Рамзи шагал по тротуару в центре Коринфа, штат Иллинойс, в компании своего друга Джимми Рида. Ну, возможно, «друг» – слишком сильно сказано. Скорее, временный приятель. Джеффри был бездомным уже почти три года и считал, что проще ни к кому не привязываться. На улицах нужно первым делом заботиться о себе любимом, даже если эти улицы расположены в маленьком городке на Среднем Западе, а не в мегаполисе. Джеффри полагал, что во многом бездомному в маленьком городе приходится хуже. В крупном городе как минимум больше мест, где можно переночевать, не привлекая внимания копов, и найти подработку-другую, чтобы разжиться едой. В отличие от Коринфа. Все утро они с Джимми ходили от одного заведения к другому, но пока не нашли ни единого занятия. Никому не надо было выносить мусор, подметать полы и таскать тяжелые коробки. Обычно удавалось отыскать хоть что-то. Но не сегодня.

– Бывает и так иногда, – заметил Джимми.

В какой бы ситуации они ни оказались, Джимми никогда не унывал. Это его качество жутко раздражало Джеффри.

– Да ну? Если так и дальше пойдет, придется нам лечь спать с пустым брюхом.

Джимми пожал плечами.

– Не впервой.

Джеффри вздохнул.

– И не поспоришь.

Джеффри пытался вспомнить все места, где можно подработать. Шла вторая неделя декабря, и на земле уже лежал снег, но солнце оставалось теплым, небо безоблачным, а воздух безветренным. Джеффри, однако, знал, что вскоре погода ухудшится. Он был одет в тонкую коричневую куртку, натянутую поверх фланелевой рубашки и двух футболок. Главное для бездомного – многослойность одежды. Эта куртка не согреет в иллинойскую зиму, но пока ничего теплее у него не было. Его полукеды тоже были в бедственном состоянии. Джеффри чувствовал, как холодный воздух проникает в многочисленные дыры, а когда шел дождь, ноги неизменно промокали, сколько бы пар носков он ни надевал.

Гардероб Джимми был не лучше: синяя ветровка – тоньше, чем даже куртка Джеффри; джинсы с дырами на коленях да старые разбитые рабочие ботинки, которые он заклеивал скотчем столько раз, что в них почти не осталось исходного материала. Им обоим понадобится более теплая одежда – и довольно скоро, но с этим придется повременить. Сперва надо было поесть.

За исключением похожей одежды, они были полной противоположностью друг друга. Джеффри – темнокожий, Джимми – белый. Джеффри невысокий и коренастый, Джимми – высокий и тощий. Джеффри было за пятьдесят, и его борода порядком поседела, а Джимми было тридцать с лишним, он щеголял чахлой клочковатой бородкой и светлыми волосами до плеч. И, разумеется, Джеффри был склонен к пессимизму, а Джимми предпочитал обращать внимание на хорошее. Прямо сейчас настроение у Джеффри было точно неважное.